Стихотворение, как известно, строится на поэтическом переложении соответствующих мест Библии. Используя яркие образы и лексику пророческих книг Исайи, Иеремии и Иезекииля, Пушкин создает развернутую поэтическую метафору своей собственной судьбы – всего, что довелось ему пережить: годы ссылки, благодарность Царю, освободившему его от ссылки, оценка своего прежнего творчества, надежды на будущее:
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, —
И шестикрылый Серафим
На перепутьи мне явился.
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы…
(III, 30)
Милость Императора не осталась без ответа. Шла об этом речь или нет, но стремительно разворачивавшаяся в Чудовом дворце ситуация не могла не вызвать у Пушкина ответных нравственных обязательств. И действительно, с сентября 1826 г. в его творчестве исчезают эпиграммы, затрагивающие Императора и его приближенных, прекращается неуважительная трактовка религиозной тематики, не встречаются более проникнутые политическим романтизмом стихотворения (подобные юношеским «К Лицинию» и «Кинжал»):
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный, и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
Наконец, результатом беседы было осознание Пушкиным высокой нравственной миссии, возложенной на него Императором, как на первого поэта России. Ощущение опального поэта, незаслуженно отлученного от столичной жизни и находящегося в оппозиции к власти, сменяется ощущением первого поэта, творчество которого не только благосклонно признается, но и получает благословение первого лица Российской Империи:
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал…
(здесь прямая параллель с тем, что Пушкин скажет впоследствии в стихотворении «Друзьям»: «Текла в изгнаньи жизнь моя…») —
Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, Пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею Моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».
(III, 30–31)
8 сентября 1826[161].
К слову о датах. Даты под пушкинскими стихотворениями не всегда означают время их создания. Нередко Пушкин ставил дату для того, чтобы соотнести содержание стихотворения с тем или иным знаменательным событием, случившимся именно в этот день. Например: 19 октября – день лицейской годовщины, 26 мая – день рождения Пушкина (эта дата поставлена к стихотворению «Дар напрасный, дар случайный») и т. д. Такого рода даты несут особую смысловую нагрузку: прочитываемый в их свете поэтический текст обретает дополнительный смысл, как правило, ускользающий без учета этой даты, без понимания того, с каким важным событием соотносит поэт метафорику и образность стихотворения.