— Доброе утро, тетя Анна! — около перелаза появляется попова служанка Марьяна, ее высокие удивленные брови, и красивые венчики ресниц, и утренние синие глаза, и влажные приоткрытые губы таят в себе столько юношеского задора и радости, что и мне, соньке, становится веселее.
— Доброе утро, непоседа, — улыбается мать. — Куда так рано чешешь?
— К вам. Можно?
— А почему нельзя?
Марьяна, мелькнув тяжелыми косами, по-мальчишески перепрыгивает плетень и сразу же оглядывается, не зацепилась ли юбкой. Нет, все обошлось. Она подбегает к матери, целуется и подает что-то, завернутое в полочку.
— Это что за напасть с самого утра на меня? — шутя, удивляется мать.
— Не напасть, а поповские из барского теста марципаны, — смеется Марьяна, блестя зубами.
— Ой смотри, девушка, перепадет тебе на бублики за эти марципаны. Ты же знаешь характер нашей попадьи: все шипит, как яичница на сковороде.
— Не бойтесь, а не обеднеет она. Правда, Миша? — напевно говорит девушка и заговорщически поднимает высокие удивленные брови.
— Да, правда, — охотно соглашаюсь, потому что Марьяна очень нравится мне и в полочке то вкусно пахнет.
— Какие у тебя цветы красивые, — присматривается мать к рукавам Марьяниной сорочки.
Девушка обрадовалась от похвалы и доверчиво сказала:
— Потому что так хочется чего-то хорошего в мире и для себя, и для людей, — и сразу же спохватилась, почему-то смутилась и с сожалением кивнул на меня: — Раненько вы его, малого, будите.
— Раненько, — как-то заговорщицки посмотрела мать на девушку, — потому что все хочется показать ему, как на рассвете по селу ходит лето.
— Разве что так, — покачала головой Марьяна и почему-то вздохнула. — Ты, Мишенька, до сих пор не видел лета?
— Я не видел, Марьяна.
— Ну еще увидишь: твое все впереди. Ты сегодня пасти в леса или на перелоги собираешься?
— Куда дедушка скажет.
— Валяй в леса. Знаешь, где Якимовский загон?
— Почему не знаю.
— Там возле загона попасешь лошадь, а в загородке нарвешь себе черешен.
— Да, нарвешь, когда они еще не созрели.
— Созрели.
— Не может быть: вчера сколько леса прошел — и везде одни зеленухи.
— Это были, Миша, видать, черные черешни, а белых, ранних, уже коснулось лето. Ты не видел, какие они в Якимовской загородке? Большие-большие, а щечки с одной стороны покрасневшие. Поедешь?
— Поехать — не фокус, — засомневался я. — Но не достанется мне за эти черешни?
— Не бойся: я вчера сказала дяде Акиму, чтобы он тебе позволил нарвать черешен, потому что подумала, что ты не откажешься от такого дела.
— Вот спасибо, Марьяна!
— Благодарностью не отбудешь: принесешь мне несколько лучших ягодок на сережки, — показала на ухо, засмеялась и тише обратилась к матери: — Чтобы вы знали, тетечка, какой мне сегодня сон приснился!