— И это знаю, — бодрее ответил я.
— А где козам рога правят?
— Тоже знаю.
— А почем фунт лиха?
— Это как на какой ярмарке, — осмелел я.
Мой ответ понравилась любителю поговорок, он засмеялся и еще спросил:
— А чего ты не знаешь?
— Не знаю, что такое тиатры. Пустите меня увидеть.
— Ишь, какой планетный — чего захотел!? Я сейчас как вотру тебе чеснока, что надолго забудешь о театрах, — и парень повел меня вперед к выходу. А там уже мальчишки поняли, что к чему, и начали тыкать в меня пальцами.
Я не сказал бы, что это были лучшие минуты моей жизни. Но они сразу стали еще тяжелее, когда я под пристальным наблюдением оказался около самого кассира: навстречу мне со ступенек размашисто шел дядя Себастьян. Теперь я готов был от стыда провалиться сквозь землю, щеки мои загорелись, а под веками защемили слезы.
Став чуть в стороне, потупился и смотрю не на дядю Себастьяна, а на сапоги, надеясь только на чудо: может, войдя с темноты, председатель комбеда не узнает меня.
— Ты что, Андрей, хочешь делать с мальчишкой? — не глядя на меня, спросил дядя Себастьян парня.
— А что с ним делать: по хвост — и во двор! — засмеялся Андрей.
— А может, мы его пропустим в театр? Пусть посмотрит дитя малое. Сколько оно там места займет?
— Ну, если вы так думаете, пусть и он имеет праздник, — сказал парень.
Дядя Себастьян обернулся к кассиру:
— Александр, дай мальчишке контрамарку, чтобы не гоняли его, как соленого зайца.
Дальше он только прикоснулся рукой к моей голове и пошел в школу. Я знаю, почему дядя Себастьян не остановился: он видел, что мои слезы были на подходе, а он имел деликатно душу.
Александр смерил меня точнехонько таким взглядом, как меряет тех, что проскакивают в театр задаром, и ткнул клочок бумаги.
— А где же контрамарка? — не поднимая головы, спросил я, потому что разве мог подумать, что такое большое и торжественное слово содержится на таком клочке бумаги, на которой не могла даже поместиться вся печать.
— Это она и есть. Беги, только не трогай ничьего места — твое стоячее!
Зажав в руке контрамарку, я попал в школу, что сейчас гудела, словно улей, смеялась и беспощадно щелкала семечки. Теперь здесь стояли не школьные парты, а бревна, на них были настелены свежие доски, и поэтому всем было очень хорошо качаться. Меня сразу же потянуло вперед, потому что сзади за главами взрослых, ничего не было видно. Когда я остановился перед сценой, над которой колыхался пошитый из ряден занавес, кто-то меня снизу цапнул за ногу и где-то, как из подземелья, послышался смех. Я оглянулся. Кто же это мог издеваться надо мной? Но нигде никого. Но стоило поднять голову вверх, как снизу снова что-то потянуло меня уже за вторую ногу, и снова подземелье вспыхнуло писклявым хохотом. Может, это и есть та нечистая сила, что действует в театрах? Мне стало страшновато. Я немного отошел от сцены, а в это время кто-то из подземелья прошептал: