Девушка проворно выскакивает на подводу, а в это время кто-то втихаря трясет меня за рукав.
Я оглядываюсь. У забора, с котомкой через плечо, незаметно встала Люба. И у нее тоже почему-то сияют глаза.
— Молодая? — поднимает голову на Марьяну.
— Молодая, — удивляюсь, как об этом сразу могла догадаться Люба.
— Ой, это так славно! — радуется девушка, не понимая, как мне трудно прощаться с Марьяной.
— Прощайте, люди добрые, — коснулся рукой шапки молодой и тряхнул вожжами. Кони ударили с копыта, и под ними зазвенела и брызнула соком мартовская земля.
Мы все поворачиваем головы и долго-долго смотрим вслед Марьяне. Вот уже лошади берут на другую улицу, вот уже в последний раз промелькнули головы молодых, а мы смотрим и смотрим и на дальние прикрытые весенней мглой поля, и на солнце, и на ветряки — ту крестьянскую птицу-сказку, что все собирается взлететь в небо, но не может расстаться с землей.
— Какой будет ее судьба? — неизвестно у кого, у солнца или у земли, спрашивает мать.
А мы с Любой, взявшись за руки, идем в школу, идем по тем свежим колеям, что остались на мартовской дороге.
И вдруг вверху над моей грустью отозвались тревожные звуки далеких колоколов. Мы с Любой поднимаем головы к небу, к празднично белым облакам и видим, как прямо из них вылетают лебеди и трусят на дома, на землю и в душу свою лебединую песню.
И хорошо, и странно, и радостно становится мне, малому, в этом мире…
— А лебеди летят… над моим детством… над моей жизнью!..
Киев — Ирпень — Дяковцы
1963–1964