Я шатаюсь по гостиной, и меня прибивает к группе, где вещает финансовый советник.
– Представьте себе, – заходится он, – шорник – рейхспрезидент! Вообразите, торжественный прием и шорник, раздающий аудиенции. Смех, да и только. – Он даже кашляет от возбуждения. – Что скажете, юный воин? – восклицает он, хлопая меня по плечу.
Я об этом еще не думал и смущенно пожимаю плечами.
– Может быть, он разбирается…
Финансовый советник секунду пристально смотрит на меня, затем поеживается от удовольствия.
– Прекрасно! – кричит он. – Может быть, он разбирается… Нет, мой милый, с этим нужно родиться! Шорник! Почему бы не закройщик или сапожник?
Он снова оборачивается к другим гостям. Меня злит то, что он там несет, просто трясет от такого пренебрежения к сапожникам. Они были такими же хорошими солдатами, как и люди почище. Адольф Бетке тоже сапожник, а воевать умел лучше иного майора. У нас ценили человека, а не профессию. Я с сомнением рассматриваю советника. Он как раз сыплет цитатами, образован, наверно, выше крыши, но если бы я попал в беду, то понадеялся бы скорее на Адольфа Бетке.
* * *
Когда наконец садятся за стол, мне становится легче. Рядом со мной девушка с лебединым боа на шее. Она симпатичная, но я понятия не имею, что мне с ней делать. На фронте мы говорили мало, и уж тем более с дамами. Другие гости оживленно болтают. Я пытаюсь прислушиваться, чтобы хоть чем-то поживиться.
Финансовый советник, сидящий возле хозяина дома, уверяет, что если бы мы продержались еще два месяца, то выиграли бы войну. Меня тошнит от этой чепухи, потому что любому на фронте было известно, что у нас уже не оставалось ни оружия, ни людей. Дама напротив него рассказывает о своем погибшем муже и при этом надувается так, как будто погибла она, а не муж. Чуть дальше говорят об акциях и условиях мира, и все, разумеется, разбираются лучше, чем люди, которые этим занимаются. Носатый мужчина с таким ханжеским сочувствием рассказывает о жене своего друга, что почти неприкрытое злорадство вызывает непреодолимое желание залить ему бокал в глотку.
От болтовни я совсем балдею и скоро уже мало что понимаю. Девушка с лебединым боа насмешливо спрашивает, не онемел ли я на фронте.
– Не-а, – отвечаю я и думаю, что Козоле и Тьядена здорово позабавил бы весь этот ваш вздор, которым вы еще и кичитесь.
Но все-таки меня немножко задевает, что я не могу ловким словцом выразить свои мысли.
Слава богу, в этот момент на столе появляются хрустящие отбивные. Я принюхиваюсь. Настоящие свиные отбивные, жаренные на настоящем масле. За это зрелище я готов простить все. Я кладу себе большой кусок и с удовольствием начинаю жевать. Потрясающе вкусно. Свежие отбивные я ел лет сто назад. Последний раз во Фландрии. Мы поймали двух поросят и чудесным летним вечером сгрызли их чуть не с костями, тогда еще был жив Качиньски, ах, Кач, и Хайе Вестус, совсем другие ребята, чем те, что здесь, дома, – я ставлю локти на стол и забываю, где нахожусь, так они близко. Мясо было очень нежное, к нему мы пожарили картофельные оладьи, еще были Леер и Пауль Боймер, да, Пауль… Я уже ничего не вижу, не слышу, полностью погрузившись в воспоминания…