— Это не аргумент, старина!
Игра, конечно, была испорчена. Я вернулся к бару, чтобы на дорожку выпить еще глоток. Люська сидела на том же стуле и с тем же бокалом шампанского, видно, и у нее вечерок не задался. Бармен дядя Жорик, не спрашивая, подал коньяк.
— Что там за скандал? — поинтересовалась Люська.
— Веню Гуся прижучили.
— Давно пора, — сказала Люська. — Жлобина тот еще!
— Сильно побили? — спросил дядя Жорик.
— Да нет. Пару зубешек вынули. Не знаешь, кто такой — этот громила азиатский?
Жорик ритуально заглянул под стойку.
— Из самых крутых. Две тачки с охраной всегда дежурят на дворе.
— Да-а? — оживилась Люська. — Может, познакомишь?
— Нет, Люсенька, это не для тебя. Он вроде больше по мальчикам.
— Ну что за мужики пошли, — огорчилась красавица. — Никакой духовности.
Через пять минут я вышел на улицу.
Москва ночью — мертвая зона. Впрочем, такая же она и днем, хотя это не так заметно. Сбивают с толку потоки машин, разукрашенные иномарками, и множество бодрых, сытых, оживленных молодых людей обоего пола, которые носятся по городу как очумелые. Но сам город уже мертв. Мне больно об этом говорить, потому что я коренной москвич и все человеческое в великом городе исчахло на моих глазах.
Ночью, в полудреме, Москва всеми своими порами источает гниль и ужас. Злодейство для нее не новость. Веками кого только не мучили, не пытали и не убивали в ее закоулках, но Москва не горевала, ей всегда удавалось, встрепенувшись, стряхнуть с себя мерзость человеческих деяний, когда они достигали вопиющего предела. Сегодня впервые она не сдюжила, и нарядные пестрые гирлянды западной рекламы, навешанные на полутруп, придавали ее тихому умиранию зловещий оттенок.
Эта ночь была особенной. То ли я все же чересчур понервничал в проклятом притоне, то ли вообще как-то стух после тридцати, но ехал на своем стареньком «жигуленке» по Москве, как сквозь тоску, точно плыл по воздуху в сонном отупении и даже не был уверен, что направляюсь именно в свою одинокую холостяцкую берлогу на Профсоюзной.
Свернув к кинотеатру «Улан-Батор», откуда рукой подать до моего дома, я заметил в телефонной будке женскую фигурку и, проехав по инерции еще немного, невольно затормозил. Надо сказать, что если я и был когда-то искателем приключений подобного толка, то очень давно. Но морок все длился, и эта нелепая женщина посреди глухо уснувшего (умершего?) города вписывалась в него как нельзя лучше. Я глядел на нее через стекло. Тоненькая, странно замершая, с неразличимым в полумраке лицом. Третий час ночи. Кто бы это мог быть? Одурманенная наркотиком ночная фея? Несчастная, не ведающая пути беженка из страны победившей демократии? Призрак дамы с камелиями? От ее таинственного присутствия в двух шагах от моего дома веяло томлением скорой или уже случившейся беды. Кряхтя и позевывая, я выбрался из машины и пошел к будке. Даме было на вид лет двадцать пять — худенькое, большеглазое личико.