— Ваше Высокопревосходительство! Уверяю вас, вы неверно меня поняли! Мессидж фильма — в ином, прямо противоположном! Ей-богу!
На секунду-другую я прислушался к чугунному постукиванию у себя в голове. Судя по тому, что черепная слива вела себя более-менее пристойно и не пустилась во все тяжкие, Оболенцев вряд ли был виновен в злом умысле. Маститый режиссер, словно малое дитя, просто заплутал в трех соснах. Ну это ничего, это мы поправим.
— А коли так, — мягко произнес я, — то и сюжетец ваш должен быть противоположным, чтобы не было путаницы. Вот эдаким, к примеру… вы уже записываете? (Оболенцев поспешно закивал. В руках его сам собой материализовался блокнот.) Начало пусть будет таким же, как у вас. Те же самые двенадцать. И все они, кроме одного… допустим, вашего генерала… такие гнилые гуманисты, что хотят оправдать пацана. А он — виновен, это и коню понятно… Ну дальше все будет опять примерно так же, как вы придумали. Всякие тары-бары, споры-разговоры, нравственное преображение в духе патриотизма… вы там записываете?..
Оболенцев кивнул. Он лихорадочно наносил какие-то каракули в свой блокнот. На лице его отражались восторг, преданность, созидание, послушание и прочие слагаемые мудрости — по списку.
— На чем я остановился? На преображении? Ну вот: проспорив полтора часа, присяжные у вас в конце дружно выносят вердикт: «Виновен!» Глядите, я чуть-чуть поменял, и как все заиграло…
— Ве-ли-ко-леп-но! — воскликнул Оболенцев. — Гран-ди-оз-но! И как я сам не додумался? Не сочтите мои слова грубой лестью… все ведь знают, что я не льстец, я и в партии никогда не был… но у вас, Ваше Высокопревосходительство, не просто талант, а, я бы сказал, прирожденный драматургический дар… Не рискну просить, но был бы счастлив указать ваше имя первым в титрах…
И тут меня осенило (может, у меня и вправду есть дар?).
— Послушайте, голубчик, — сказал я, — а на кой черт нам вообще эти двенадцать лохов? Они только запутывают. Сомнения, колебания и прочую лирику — на фиг! Дадим зрителю побольше ясности. Пускай это будет самый обычный российский суд. Простой судья… ну ладно, и к нему два народных заседателя… таксист и генерал… Они быстренько совещаются между собой, признают пацана виновным — и делу конец. От такой переделки сюжет будет строже, да и бюджет заметно сократится. Как вам такое?
На лице у лауреата в дополнение к преданности, восторгу и прочим знакомым мне чувствам отобразилась еще и некоторая, я бы сказал, обалделость. На высоком лбу собрались складки, глаза сдвинулись к переносице, остатки волосиков на голове взъерошились, улыбка одеревенела. Вплоть до конца нашей беседы это забавное выражение не сходило с физиономии гостя. Оболенцев унес его за дверь, и теперь, возможно, понесет его дальше по жизни, как переходящее знамя.