Кроме того, я узнал о завещании Ивана Дмитриевича, в котором он просил свою старуху собрать на поминки мужиков и напоить, «чтобы уводили под руки».
На столе стояла следующая еда: селедка с луком и маслом, студень, яйца, крупнорубленые, облитые сметаной, открытые консервные банки с сайрой, консервы в томате, печенье и мед. Без меда не бывает ни одних поминок.
Усевшись, мы прежде всего съели по ложке меда — полагается по обычаю.
— Ну что же, мужики, теперь вроде бы все собрались, помянем…
— Не чокаться, мужики, не чокаться. На поминках не полагается.
Если бы кто-нибудь не видел происходящего, а только слышал, то он по этому возгласу: «Не чокаться, мужики, не полагается» — точно подсчитал бы, сколько раз поднимались от стола тяжелые граненые стаканы.
Велик ли обычай — не чокаться, — но сразу все как-то притихли, сразу все поняли важность происходящего. Не чокнувшись, выпили и закусили.
— А ведь как помер-то, — доносилось с женского стола. Это значит, вновь пришедшей рассказывают все подробности, как именно Иван Дмитриевич помирал. — Голова, говорит, разламывается. Я говорю, полежи, Ваня. Приляг, пройдет. Сразу, сразу послушался, прилег. Потом как крикнет: «Баба!» Я к нему. А он уж только глядит.
— Как помер-то, а? Такую смерть за деньги не купишь.
— Не купишь, милочка, не купишь.
— Кабы такую смерть бог послал…
— Не говори, милочка, не говори.
У нас за столом тянулась своя ниточка.
— А ведь очередь-то, мужики, была не его.
— Нет, не его.
— Она, брат, очереди не признает. Бывает, вроде и молодой и на вид и так, а смотришь, и нет. А старик живет.
— Известно, скрипучее дерево дольше стоит.
— Вон хоть теперь соседа твоего возьми. Алкоголик? Алкоголик…
— Ну, давайте, мужики, Не чокаться, не чокаться, не полагается.
— Я и говорю. Сосед твой алкоголик? Алкоголик.
— Чего говорить? Запоями страдает всю жизнь.
— А сколько лет?
— Восемьдесят два.
— То-то и оно.
— Постойте, постойте, мужики, я вас спрошу: вино пить вредно?
Это в разговор вступил останинский мужик Николай, по прозванию «Румяный». Он всю жизнь держит пасеку. А так как пасек мало сейчас в наших местах, а мед дорог, то, конечно, живет он крепенько и себе на уме. Рассуждает степенно, не торопясь, не просто болтает языком, в чем можно будет сейчас же убедиться. Лицо у него действительно всю жизнь было румяное, красное, как помидор. Краснота и сейчас еще проглядывает сквозь старческую дубленую желтизну. Ходит он теперь согнувшись и все жалуется, что гора, которую ему приходится преодолевать по дороге в наше село, делается все длиннее и круче.