– А я молчать не стану. Все боятся, а я выскажу! Вы что, так и намерены тащить этот труп до Йеллоустоуна?
– Я делаю для Гласса то, что сделал бы для тебя и для любого в отряде.
– Чего вам не миновать для нас делать – так это рыть могилы. Кругом индейцы, того и гляди наткнемся. Гласс тут не один, в отряде полно народу!
– Ты тут тоже не один, – прервал его Андерсон. – Капитан, Фицджеральд пусть за меня не говорит. С ним тут многие не согласны, я знаю.
Подойдя к носилкам, Андерсон положил винтовку рядом с Глассом и покосился на Фицджеральда.
– Мне его что, по земле тащить?
К тому времени отряд нес Гласса уже три дня. Береговой песок под ногами переходил в гальку, тополя сменялись высокими гибкими ивами. Приходилось то карабкаться по склону там, где берега при обвале словно стесало топором, то пробираться через следы весеннего паводка – россыпи камней, спутанные ветви и даже целые стволы деревьев, выбеленные солнцем и отполированные волнами и песком. Когда препятствия слишком загромождали путь, отряд переправлялся на другой берег, и тогда намокшая одежда только прибавляла тяжести. Однако трапперы упорно двигались вперед – вверх по течению.
Река – единственный надежный ориентир на равнине, и по ее берегам шел не только отряд капитана Генри. Трапперы то и дело натыкались на следы и недавние кострища, Черный Харрис дважды видел небольшие группы индейских охотников – то ли сиу, то ли арикара, из-за дальности не разобрать. Опасаться стоило обоих племен: после сражения на Миссури арикара оставались врагами, да и сиу, хоть и поддерживали белых в том бою, могли легко изменить бывшим союзникам. Отряд, насчитывающий всего десяток боеспособных трапперов, не отразил бы серьезной атаки, зато оружие, припасы и мул стали бы для индейцев желанной добычей. Засада могла ждать за каждым поворотом, без разведчиков не обойтись, а таких в отряде осталось лишь двое – капитан Генри да Черный Харрис.
«Вот тебе и незаметно проскользнуть», – вздохнул про себя капитан. Как ни необходим был трапперам быстрый переход, отряд едва тянулся со скоростью похоронной процессии.
Гласс то приходил в себя, то вновь забывался; бодрствование мало отличалось от обморока. Временами он отхлебывал воды, но пищу из-за горловых ран глотать не мог. Дважды носилки переворачивались, и Гласс вываливался на землю. Во второй раз лопнули швы на горле – и отряду пришлось пережидать, пока капитан заново сшивал раны на покрасневшей от заражения шее. За остальными ранами никто не следил, да и сделать с ними ничего не вышло бы. Гласс не говорил ни слова: из разодранного горла вырывалось лишь хриплое дыхание.