— Ныне медлить нельзя, — предупредил Веселицкий. — Когда армия выступит в поход, то со всеми, кто в дружбу с Россией не войдет, как с неприятелями поступать станет… Поторопите их!
— При нужде мы готовы силой принудить орды к союзу с Россией, — взмахнул рукой эфенди. — Сейчас у нас худые кони, но если вы дадите хороших и присоедините часть нашей конницы к своей армии — мы готовы идти на Крым.
При тех широких полномочиях, которыми обладал Веселицкий, он тем не менее не посмел ответить что-то определенное на просьбу едисанцев — сказал уклончиво:
— Ваше желание подсобить России похвально. Я доложу о нем его сиятельству.
Джан-Мамбет-бей снова напомнил о себе.
— Я хочу писать Шагин-Гирею, чтобы ехал ко мне из Крыма, — произнес он трескучим голосом. — С его выездом между крымцами последует великая перемена. Из всех Гиреев один этот султан всем народом любим. Многие пойдут за ним!
— Полагаю, что избранием нового хана вы не только приведете крымцев к соединению, но и поимеете преимущество и славу миротворцев, — сказал Веселицкий. — Жаль, что прежде сии мысли не приходили: уже бы давно весь Крым соединился с вами без кровопролития.
— Как только Шагин прибудет — уведомим нарочным и… — Джан-Мамбет осекся: кто-то зашуршал пологом шатра.
Вошел Мавроев, молча отдал карту эфенди.
Тот осмотрел ее, свернул в трубку, спрятал на груди.
— Ваше согласие на переход надобно представить на бумаге, — прощаясь, напомнил гостям Веселицкий.
Утром десятого марта, получив необходимые письма от предводителей орд, он вернулся в Александровскую крепость.
Чем ближе подходило время выступления Второй армии на Крым, тем оживленнее становилась Полтава. Город напоминал растревоженный улей — шумный, беспокойный: повсюду марширующие солдаты, озабоченные офицеры, десятки нарочных, верхом и в колясках, снуют, как челноки, в Голтву, Решетиловку, Переяславль, Кременчуг, Старые и Новые Санжары.
В штабе суета — Долгоруков требует еженедельных докладов о готовности полков и обозов, и офицеры усердно шелестят бумагами, подсчитывая количество лошадей и пушек, амуничных и съестных припасов, телег, палаток, шанцевого инструмента.
А Долгоруков покрикивает грозно:
— Репортиции писать правдиво! Ничего не утаивать!..
Желая как можно ярче показать свое деятельное участие в подготовке армии к походу, Василий Михайлович едва ли не каждый день гнал курьеров в Петербург, засыпая Военную коллегию, Совет, Екатерину многочисленными реляциями и письмами, испрашивая указаний по таким мелочам, что даже его благодетель Захар Чернышев бубнил раздраженно на заседании Совета сидевшему рядом Разумовскому: