Покинувший в середине июня Крюковый шанец Румянцев перевел свой штаб в Святую Елизавету. Сюда и примчался извилистыми дорогами Подолии нарочный офицер от Голицына.
Бегло прочитав письмо генерала, Румянцев раздраженно засопел носом, порывисто сунул бумагу в руки сидевшего рядом Долгорукова, прошипел сквозь зубы:
— Вот, князь, полюбопытствуйте, к чему толкает меня Голицын.
И, не дожидаясь ответа, бухнув кулаком по столу, воскликнул огорченно:
— Господи, ну как же можно так упорствовать в заблуждении?! Ведь даже слепой узреет, что ежели я пойду за Буг, то открою все наши границы от Бендер до Очакова! И путь на Киев открою!
— Князь пишет, будто визирь неподвижно стоит между Хотином и Бендерами, — сказал Долгоруков.
— А вот на сие я сомневаюсь полагаться!.. Маскируя нынешним недолгим стоянием свое намереваемое прямое движение, Али-паша может вдруг повернуть на восток и ударить внезапно… Что тогда делать?.. Князь-то ответчиком перед государыней не будет!
— Но, согласитесь, ему нужна подмога. Берг выпустил татар из Крыма, и они, по сведениям конфидентов, держат путь к Хотину.
— С татарами Голицын управится сам, коль будет смел и решителен… А я должен свою службу справить границы защитить от турок!
Но, подумав, все же отправил к Бендерам гусарский полк генерал-майора Максима Зорича, а к Очакову — отряд запорожцев.
Тем временем положение под осажденным Хотином изменилось — к крепости подошел хан Девлет-Гирей с 25-тысячной татарско-ногайской конницей. Хан попытался прорвать кольцо окружения, но напоролся на разящий картечный огонь полевой артиллерии. Атака быстро захлебнулась, и, понеся тяжелые потери, хан увел конницу на юг, решив дождаться подхода Молдаванжи-паши.
— Уж теперь-то злопыхатели прикусят языки! — радовался, ободренный успешным боем, Голицын. — Не все мне за Днестр бегать!
Однако радость его была недолгой. Разбитые татары соединились у Рябой Могилы с конницей великого визиря, и спустя три дня: двадцать пятого июля — многотысячное войско грозно надвинулось на Первую армию.
Когда посланные на разведывание казаки, донесли Голицыну о числе неприятеля, он упал духом и велел немедленно собрать генералов на военный совет.
— Устоять противу такого войска мои полки не смогут, — сказал он блеклым голосом, стараясь не смотреть в глаза генералов. — И чтобы сохранить армию, я приказываю снять осаду и отойти за Днестр…
Повторного бесславного отступления князю в Петербурге не простили! На собравшемся тринадцатого августа Совете все без исключения — даже Чернышев — поносили Голицына за трусость.