Очевидное беспокойство и волнение обычно холодного и рассудительного племянника убедили графиню в существовании опасности, которую до этого она только предчувствовала.
– Почему Эдмунд поехал один? – со страхом спросила она вместо ответа. – Что означал тот поклон, который он послал мне? Ты знаешь это, Освальд?
– Я не знаю ничего, но после того, что произошло сегодня утром, опасаюсь всего. Эдмунд заключил безумно смелое пари, заявив, что в такую погоду поедет через крутой перевал Гиршберга. По его настойчивому приказанию в сани заложены бешеные рысаки, а кучер остался дома. Видишь, я должен знать правду. Эдмунду известно содержание того свертка?
Из уст графини вырвалось сдавленное «да». Одним этим словом она призналась во всем, всецело отдавая себя в руки племянника, но сейчас она не думала об этом. Речь шла о жизни и смерти сына; могла ли мать в такой момент думать о себе самой?
– Боже мой, тогда он задумал нечто ужасное! – воскликнул Освальд. – Теперь мне понятно все.
Графиня вскрикнула; она поняла смысл прощального привета сына.
– Мне надо ехать за ним, – решительно заявил Освальд, хватаясь за колокольчик. – Нельзя терять ни минуты.
– Я… я поеду с тобой, – прошептала графиня, намереваясь подойти к нему, но покачнулась и, если бы племянник не поддержал ее, могла упасть.
– Нельзя, тетя, ты не перенесешь этого. Кроме того, все сани заняты на охоте, а в коляске нельзя проехать из-за снега. Я верхом поеду за ним следом; это единственный выход! – торопливо произнес Освальд, а затем обернулся к вошедшему Эбергарду: – Прикажите оседлать Вихря! Только как можно скорее!.. Я поеду за графом.
Старый слуга бросился выполнять приказание. Он понял, что молодого барина хотели уберечь от опасности.
Освальд снова подошел к бледной и трепещущей графине и, пытаясь успокоить ее, произнес:
– Мужайся! Еще не все потеряно. Вихрь – один из лучших скакунов, и если я поеду через Нейенфельд, то сокращу дорогу почти наполовину. Я должен догнать Эдмунда!
– Если ты даже догонишь его, – с отчаянием воскликнула графиня, – он все-таки не послушает тебя, как не послушал меня и своей невесты.
– Меня он послушает, – серьезно сказал Освальд, – потому что только я могу разрешить несчастный спор. Если бы сегодня утром я знал, что разделяло нас, до такой развязки дело не дошло бы никогда. Невозможно, чтобы друзья детства не смогли преодолеть это недора-зумение. Мужайся, тетя, я возвращу тебе сына!
Энергичная решительность молодого человека немного успокоила встревоженную мать. Она цеплялась за надежду, которую подавал ей племянник, цеплялась за ненавистного Освальда как утопающий за соломинку. Она не могла выговорить ни слова, но во взгляде, обращенном к нему, было столько мольбы, столько отчаянной муки, что, глубоко потрясенный, Освальд крепко пожал ей руку. В смертельном страхе за того, кого они любили с одинаковой нежностью, угасла долгая вражда, были забыты ненависть и злоба.