– Свершилось самое страшное злодеяние, какое только может свершиться...
Голос раздавался с окрестных холмов, с неба, даже с берегов ручья. Он был всюду – вокруг них, внутри них...
И только один Уолкер знал, что это был за голос.
– Измена! Гнусный и подлый предатель проник в наши ряды. Довольно! Я пытался быть снисходительным к вам, относиться с пониманием. А что я получил взамен? Измену!
– Это – Блич, да? – прошептал кто-то.
– Тссс! Он может услышать.
– Но где же он, черт побери?
– Тссс! Молчи, хуже будет...
– Измену! – повторил тот же голос. – Надо пресекать такие поползновения, такую черную неблагодарность. Хватит миндальничать, здесь не детский сад! Преступное деяние взывает о крови, о мщении, и сегодня один из вас должен умереть. Если бы я только раньше позаботился о дисциплине! – Блич говорил это своим воспитанникам, многие из которых носили шрамы и другие отметины, которые он любил называть «маленькими армейскими сувенирами». – Тогда бы мне не пришлось теперь прибегать к этой крайней мере. Я виноват перед вами, ребята: будь я более строгим в свое время, одному из вас не пришлось бы сегодня умирать.
Солдаты, точно по команде, повернули головы в сторону Уолкера Тисдейла, который все еще стоял опершись на карабин.
Блич взял у незаметно подползшего к нему ординарца румяную пампушку. Он считал, что командира не должны видеть уплетающим сладкую булочку в процессе исполнения наказания: это было бы в высшей степени непедагогично.
Внизу, на берегу ручья, Блич видел испуганных молодых солдат, ждущих продолжения речи. Пожалуй, этот перерыв послужит им на пользу: пусть каждый представит себя возможной жертвой экзекуции, подумал он. Полковник слишком хорошо знал, что наказание нужно не столько ради самого наказания за тот или иной проступок, сколько для того, чтобы отбить всякую охоту подражать виновному.
Многие солдаты еще не знали, что все эти зверства – и сломанные челюсти, и отбитые мошонки – были элементами единого адского плана. Позднее, когда пришел «решающий день», все изувеченные были оставлены в лагере. Уэнделл Блич никогда не наносил тяжелых увечий тем солдатам, которые составляли оперативные группы. Свои далеко идущие планы он маскировал напускной яростью.
– Измена! – басил полковник, откусывая большой кусок горячей булочки.
Ординарец лежал на земле, и капли подтаявшего масла капали ему на лоб. Блич знаком отпустил его, и тот сполз с противоположной стороны холма. Слово «Измена!» повисло в воздухе над долиной; меж тем полковник докончил будочку и облизал джем с губ. Это был английский джем, который полковник не жаловал: в него клали мало сахара и пряностей. Безвкусный, как зубной цемент, подумал Блич, доставая из отутюженного кармана рубашки сложенный лист бумаги.