— Красивая девушка, — сказал Гектор с сожалением.
— Да, — ответила я, готовясь к новой битве, но за этим ничего не последовало. Мы стояли в тени, пока участники поминальной службы не разбрелись по домам.
— Когда ты пойдешь за золотом? — спросил он.
— Во второй половине дня, когда закончатся поминки.
Гектор кивнул и ничего не сказал.
Люсетта вносит черный резной поднос с заварочным чайником, двумя чашками с блюдцами, кувшинчиком со сливками, сахарницей и серебряными приборами. Два небольших миндальных бисквита лежат на крохотной тарелочке. Слугам дан выходной на два дня. Ее мать отдыхает наверху.
— В доме было столько людей, — говорит она, ставя поднос на инкрустированный столик между нами. Мне хочется схватить ее, зарыться пальцами в волосы, целовать так, чтобы у нее перехватило дух, но разбитый китайский сервиз вряд ли будет идеальным началом. Я держу руки на коленях. Интересно, заметила ли она, что я обработала ногти, сделала их опрятными? Что пятна на моей коже побледнели после многих часов мытья хозяйственным мылом?
Люсетта сует руку в карман своего платья и достает кожаный кошелек, близнец того, что она дала мне два дня назад. Она протягивает мне его с улыбкой. Как только он ложится в мою ладонь, она отпускает веревку, чтобы наши пальцы не встретились.
— Итак, наши дела завершены, — она раз пять поворачивает чайник по часовой стрелке и раскладывает ложки по блюдцам.
— Завершены? — переспрашиваю я.
В ее глазах появляется жалость, затем она смеется:
— Какое-то время мне казалось, что действительно придется разрешить тебе повалить меня! Оно того стоило, чтобы убрать его наверняка, — она вздыхает. — Ты проделала такую потрясающую работу, Хепсиба. Я бесконечно тебе благодарна. Даже не думай иначе.
Я не настолько глупа, чтобы протестовать, рыдать, умолять и спрашивать, шутит ли она, играя с моим сердцем. Но, когда она передает мне чашку, мои руки трясутся так сильно, что чай выплескивается через край. Что-то проливается в блюдце, остальное попадает мне на руки и обжигает. Я справляюсь с беспорядком, пока она суетится, зовет горничную, а затем осознает, что никто не придет на ее зов.
— Я на минутку, — говорит она и отправляется на кухню за тряпкой.
Я провожу рукой вниз по юбке и нащупываю твердый выступ. Глубоко в правом кармане лежит жестяная коробка. Она издает печальный, но многообещающий звук, когда я стучу по крышке перед тем, как ее открыть. Я опрокидываю содержимое в пустую чашку Люсетты, наливаю туда чай, давая отравленному зубу чуть разбухнуть. Слыша ее торопливые шаги по коридору, я вылавливаю зуб ложкой, не прикасаясь к нему незащищенными руками, и убираю. Потом доливаю в чашку капельку сливок.