— И чем он только вас обворожил, Танечка? Уж не своим ли серебром? — и лукавый взгляд, и поглаживание воображаемой бородки. — А может, своим латунным золотом? — и рука скользит к воображаемой медали на лацкане пиджака.
— Зачем обижаете хорошего человека? — вступился за Таню Форин. И, открыв свою корреспондентскую сумку, достал оттуда конфету "Белочка", угостил: память о Родине.
— Спасибо. А я думала, у вас там аппаратура. Вы не снимаете Каир?
— Хоть тут отдохну от съемок, Танечка…
Форин снова ушел в себя, забыв про Таню, и она тихонько поднялась, пересела к Калинину.
— О чем это они вам напевали? — поинтересовался Михаил Ильич. И, угадав, откуда ветер дует, вздохнул: — Ох, уж эти мне молодые! Давно за сорок, а они все еще в литературных мальчиках бегают. Мускулов много, а мастерства — кот наплакал. Вот и шумят: свергают, топчут… Борцы, называются! А в конечном счете борются за собственное место, за льготы, которые дает членский билет. Вы не представляете, Танюша, какая сейчас идет грызня в Союзе писателей…
Калинин принялся рассказывать о литературной грызне, о новых "западниках" и старых "славянофилах", "русофобах" и всех остальных… Таня не всегда улавливала суть — уж больно сложен литературный процесс… Одно поняла: борются в основном те, кого не печатают. Те, кто "в струе", в драки особо не лезут.
— Нового, Танюша, человечество уже изобрести не может. Так, модификации прежних моделей… Знаете, как изменилась простая формула "ты — мне, я — тебе"? Ты — мне, я — ему, а уже он — тебе.
— Разве и в литературе есть рэкет?
— У вас быстрая реакция, Танюша, — похвалил Калинин. — Не хотите попробовать свои силы в литературе? У меня как раз освободилось место литсекретаря…
Таня хотела спросить, что делает литсекретарь, но постеснялась.
А между тем вокруг кипела торговая жизнь. Времени на магазины правда не оставалось: программа напряженная, заканчиваются поездки поздно, и большинство магазинов уже закрыто. Но мелкие лавчонки торгуют вовсю, зазывалы чуть не за руку хватают, затаскивают вовнутрь. От их криков, мельтешения красочных витрин, яркого света — рябит в глазах, закладывает уши.
Как-то небольшой группой они возвращались в гостиницу через центр пешком. Со всех сторон неслись зазывные крики — на английском, французском, итальянском:
— Скарабей, сеньора, скарабей!
— Пирамидас, пирамидас, мадам!
— Папирус, сэр, сувенире…
Таня задержалась у небольшого лотка с раскрашенными свитками папируса — оригинальный сувенир, а главное — дешевый. Лев Форин тоже протиснулся к лотку, Калинин прикрывал тыл. Торговец перевел взгляд с Тани на Форина, глянул на их пыльную обувь, снова на лица и вдруг обрадованно забормотал: "Русский? Русский? Икра? Водка? Шампань? О-о, бизнес, чейндж, чейндж", — показывал поочередно на свой товар и на Левину сумку.