Найденыш потупился, стараясь не смотреть на Арлетт. Он так огорчился, что ему не пришло в голову спросить, почему на ее доброе имя не оказывают никакого пагубного влияния подарки других мужчин.
— И потом… — продолжала Арлетт после небольшой паузы, — Роберт рассердится на тебя, если узнает про твой подарок. А если узнает Гвиберт… тогда берегись, ты ведь утаил ожерелье, правда?
Губерт напрягся: конечно, никто не видел, как он, ворвавшись в дом крестьянина, запихал себе за пазуху дорогое ожерелье (жена сняла, да, верно, спрятать не успела). А если крестьянин, получивший мечом плашмя по голове, прежде чем упасть, все же видел это? Что, если он все понял? Теперь чертов раб может прийти и пожаловаться барону не с тем, чтобы вернуть вещь, а хотя бы с тем, чтобы насолить обидчику. Вот к чему приводит жалость! Надо было убить раба!
— Вот видишь, — проговорила подруга. — Я забочусь о тебе… А потом… потом, Роберт в любом случае обидится. Он требует, чтобы я была только с ним…
— Ты была с ним?! — воскликнул Губерт, вскакивая со старой поломанной бочки, на которой сидел.
— Была? — удивилась Арлетт. — И была и бываю. Разве ты не знал? — Не дав молочному брату прийти в себя, она продолжала: — Мама не велела мне отказывать ему. Она заставляет меня умываться — терпеть не могу плескаться в воде! — и надевать чистую рубашку. К чему мыть лицо, если Роберт на него и не смотрит?
Даже при столь тусклом освещении видно было, как поразили Губерта эти слова. Арлетт же произведенный эффект показался явно недостаточным.
— Он говорит, что я красавица, а сам разворачивает меня носом в одеяло и задирает юбку… Ну хотя бы не ложится сверху, как Райнульф, тот как навалится… Я все думала, он меня раздавит, хорошо хоть это длилось одно мгновение, не то бы мне и не выжить под его брюхом. Я даже рада, что он нагрубил Петру… Ой, что я говорю?! — Арлетт несколько раз быстро перекрестилась. — Это все из-за того случая с его товарищем Арнольдом… Помнишь, как Райнульф хотел убить меня? Мы с мамой искали убежища у госпожи, а эта святоша заявила, что на все воля Господа, что, мол, прилепится жена к мужу и все такое. Просто старуха ненавидит меня и маму за то, что барон оказывал нам внимание… Ха! Разве можно сравнить это страшилище и мою маму?
— Ты сказала — нам? — переспросил Губерт. — Но барон же не встает с постели…
Арлетт едва сдерживалась, чтобы не засмеяться.
— Не встает с постели? — переспросила она и покачала головой. — А разве надо непременно вставать с нее?
— Но я думал… надо… надо двигаться…
— Вовсе не обязательно, — прыснула вдовушка. — Барон любит, чтобы с ним поступали, как с господином, а для этого совсем не нужно, как ты говоришь, двигаться… Ладно, пора идти, а то скоро на улице стемнеет, мать, чего доброго, кинется меня разыскивать, к тому же, ты прав, здесь отвратительно воняет.