— А-а… Крестьянский банк. Не пришло бы ему в голову пересчитать свои капиталы. Кстати, все забываю спросить: как зовут хозяйку?
— Марта.
Банга так произнес это имя, что Грикис тут же догадался:
— Это она?
— Да.
Юрис хотел еще что-то уточнить, но в это время наверху раздались грузные шаги. Половицы над головой заскрипели, сердитый громкий, мужской голос — Артур сразу узнал Озолса — кого-то отчитывал:
— У тебя на все отговорки. Тебе дай волю, и сам в водке утонешь, и скотину уморишь.
Другой, неуверенный голос — Артур мог только догадываться, что это Петерис — едва слышно что-то бубнил в оправдание, но хозяин резко оборвал:
—Ладно, хватит языком молоть, слышали эту песню. И жену предупреди: не хотите работать — скатертью дорога.
Озолс был явно несправедлив — он знал, что Петерис добросовестный и исполнительный работник, а если когда и позволяет себе лишнюю рюмку, это никак не вредит хозяйству. Что же касается Эрны, тут ему, Озолсу, вообще было грешно раскрывать рот — этой женщине он был обязан не только своим материальным благополучием и уютом. Но сдержаться сейчас не мог: ему надо было на ком-то выместить свое раздражение. Всю ночь, как послушная собака, выполнял он команды новых хозяев, всю ночь его заставляли показывать дорогу, докапываться, доискиваться, вынюхивать, высматривать. При этом в каждом доме его встречали не просто, как собаку, а собаку порченую, от которой лучше держаться подальше. Всю ночь он копался в дерьме, заглушая голос разума и совести, убеждая себя в том, что другого выхода у него нет и иначе поступить он не может. И что же в итоге? Его, действительно как собаку, чуть не пнули под зад за то, что он не нашел и не выследил. Даже уважаемый зятек, и тот смотрел на него с какой-то барской брезгливостью. Будьте вы все прокляты, сволочи!
За окном разгорался ясный солнечный день. Бледно-голубое, без единого облачка небо сливалось на горизонте с синей гладью необычайно спокойного моря, в открытое окно врывались резкие, гортанные крики чаек, а на душе у Озолса было муторно и мерзко. Как в непогожий, слякотный февраль. Он несколько раз взволнованно проковылял из угла в угол, сердито захлопнул окно, как бы отделяя себя этим от неуместной праздности безумного мира. Начал снимать куртку. Расстегнул одну пуговицу, другую — пальцы не слушались, дрожали, — яростно рванул и пуговица отлетела, покатилась по ковру к креслу у письменного стола. Озолс невольно проводил ее взглядом и поморщился: кресло стояло не на месте, угол ковра был скомкан и испачкан. Старик стащил с себя куртку, швырнул на диван, медленно опустился на колени, отогнул край ковра: да, кто-то недавно поднимал крышку люка, на ней виднелись свежие царапины. Раздражение нахлынуло с новой силой. Тут же к нему добавился испуг — Озолс заметил распахнутое окно.