Дед притих, призадумался.
— Когда прибывают-то? — спросил он.
— Завтра.
Митрий Акимыч повздыхал, покряхтел. Наконец, не выдержал:
— А нельзя, Тимоня, штоб… не бандитку? Можа, кого другого? Ты же знаешь мою старуху.
— Да какая бандитка? — так же неуверенно возразил председатель. — Баба — она и есть баба. — И вдруг весело, беззлобно расхохотался: — А ты, гляжу, ишо не промах — боишься старуху.
В доме Костыревых новость вызвала переполох.
— Ты че, пень трухлявый? Вовсе ополоумел? — стучала сухоньким кулачком по столу бабка Анисья.
— Да уймись ты, старая, уймись, — слабо оборонялся дед.
— Я вот те уймусь. Других-то дураков, небось, не нашлось… Бандитов — на постой.
— Каких бандитов? Рыпры… рыпрысирные…
— Ты меня словами не задуряй. Рыпрысирные. Не пущу и весь сказ. Стану вот тут на пороге с ухватом… Все одно помирать.
— С кем воевать-то собралась, старая? — усмехнулся дед. — Женщина с дитенком, одинокая.
— Одинокая? — пуще того взвилась бабка. Ах ты, кобелина старый… Стало быть, одинокую себе подобрал?
— Цыть! — гаркнул вдруг дед. — У печки перегрелася? Остынь.
Бабка сразу притихла, пригорюнилась:
— Так ведь боязно, Митяюшка. А ну как порежет, али еще чего?
— Ниче, — приласкал ее дед. — Живы будем — не помрем. Войне скоро конец — сыны вернутся.
— Во-во, а ты Федюшкину комнату энтой…
— Ниче, старая, вернулись бы…
По улице села медленно тянулись четверо саней, нагруженных узлами и чемоданами. Среди поклажи сидели дети разного возраста, замотанные от мороза — кто шарфом, кто платком. Вслед за санями брели женщины. Возглавлял шествие однорукий председатель, провожаемый неодобрительными взглядами односельчан — небольшими группками они стояли по обе стороны улицы. Шедшая от колодца баба с ведрами на коромысле не уступила дороги, демонстративно пошла через улицу, чуть не задев председателя ведром — мол, знай наших. .
Через полузамерзшие окна избы смотрели дед с бабкой на приближающиеся сани. Старуха отступила на шаг и, приложив руки к груди, тихо спросила:
— Неужто в Федюшкину комнату?
Дед не ответил, вздохнул. Старуха зашла в боковушку. Там стояли опрятно заправленная кровать, небольшой стол, два стула. На стене, рядом с книжной полкой, висели две фотокарточки в рамочках — сыновья. Один в офицерской форме, серьезный. Другой — в солдатской ушанке, смеющийся, веселый. Старуха, приподнявшись на цыпочках, стала снимать со стены портреты.
На пороге, весь окутанный паром, появился председатель.
— Здорово, хозяева. Вот принимайте, — глухо сказал он и отошел в сторону.
За ним стояла женщина, замотанная поверх пальто платком. Она неуклюже переступала замерзшими ногами в фетровых ботиках, уже давно потерявших свой первоначальный цвет. Дед со смешанным чувством жалости и неприязни взглянул на нее, на стоявшего рядом мальчишку. У того из-под намотанного поверх шапки платка лишь блестели глазенки.