— Марта, я хочу, чтоб вы были счастливы. Если решите остаться… Мы говорили с директором театра… Он предлагает вам работу.
— Какую? — смутилась она.
— По-моему, интересную. Помощник художника по костюмам. У вас же прекрасный вкус. И вы хорошо рисуете.
— Откуда вы знаете?
— Я о вас все знаю. — Помолчал, набираясь сил. — Мне Артур столько о вас рассказывал, пока мы к нашим пробирались через фронт. — Он откинулся на подушку, тяжело задышал.
— Саша, что с вами? — испугалась она. — Вам плохо?
— Я позову врача.
Ефимов удержал ее.
— Не надо, сейчас пройдет. Мне хорошо. Так хорошо, что я даже могу признаться вам… Я тогда полюбил вас… И завидовал Артуру. Я ему и сейчас завидую.
— Не надо завидовать мертвым, — глухо уронила она.
Он виновато посмотрел на Марту, неожиданно спросил:
— Что ему передать, вашему Артуру? Любите? Не забыли? Фамилию его носите. Что еще?..
Марта побледнела, дрожащей рукой прикрыла ему рот:
— Не смейте так, слышите? Вы меня упрекали, что я слабая? А сами? Как не стыдно… — И горячо, убежденно воскликнула: — Я сделаю все, чтобы вы были здоровы. Вот увидите. — Она наклонилась и поцеловала его в губы.
Отчаянье промелькнуло в глазах Ефимова, но он тут же взял себя в руки, благодарно улыбнулся:
— Спасибо. Все будет в порядке.
На свежем морском ветру трепетал флаг советского государства. Нос корабля, вспенивая, рассекал крутую волну. На палубе у поручней стояли Артур, Марцис и Филипсон. Где-то впереди тонкой чертой проступал берег.
— Вот тебе и Швеция, — задумчиво протянул Марцис. — Не думали, не гадали… И во сне такое не приснится.
Рыбаки не ответили. Они молча смотрели на приближающуюся полоску земли. На палубе было пустынно. Негромко, мерно работали двигатели, плескалась за бортом вода.
— Интересно, дома уже знают, что мы возвращаемся? — спросил Филипсон.
— Вот уж вопросов будет… Что да как… — подхватил Марцис.
— Да, расспросов нам теперь хватит, — хмуро усмехнулся Артур и отошел к противоположному борту, где одиноко стоял Генрих.
Помолчали. Потом Артур спросил:
— Что такой грустный?
— А чему радоваться? — вопросом на вопрос ответил Генрих.
Банга искоса взглянул на него, как бы невзначай полюбопытствовал:
— Твои уехали в сорок четвертом?
— Да, перед самым уходом немцев. Сначала в Германию, конечно, а уж потом, после войны, в Лондон.
— А ты почему остался? Один из всей семьи…
Генрих саркастически рассмеялся:
— Знаешь, где у меня этот вопрос? — он зло резанул ладонью по горлу. — Никому не давало покоя. И в университете, из которого я в конце концов сбежал, и в цирке, где выметал навоз, и когда в котельной кочегарил… А теперь уж представляю, сколько появится новых вопросов. Почему, спрашивается, я не мог дать телеграмму и повидать мать, если оказался почти рядом? Может быть, в последний раз.