В тот самый день, когда мать Леонида Каннегисера была выпущена из тюрьмы, ей по телефону сообщили из больницы, что Герман Лопатин умирает и желал бы ее видеть. Р. Л. Каннегисер немедленно отправилась в Петропавловскую больницу. Герман Александрович, бывший в полном сознании, сказал Р. Л., что счастлив видеть ее перед смертью.
– Я думал, вы на меня сердитесь…
– За что?
– За гибель вашего сына.
– Чем же вы в ней виноваты?
Он промолчал…»[71]
Как видим, по истокам и побудительным мотивам акция Каннегисера была деянием скорее символическим, чем фактом практической политики. В этом покушении было слишком много литературных черт. Современники недаром вспоминали в этой связи Раскольникова – незадолго до убийства Каннегисер позвонил Урицкому по телефону и о чем-то говорил с ним, очевидно желая услышать голос своей будущей жертвы. А вечером накануне рокового дня он читал сестре по-французски главу из «Графа Монте-Кристо» – историю политического убийства.
Молодой поэт, боготворивший Пушкина, декламирующий «Кинжал», явно ощущал себя не просто бойцом социалистического сопротивления узурпаторам, но и посланцем свободолюбивой литературы.
Схваченный после теракта, Каннегисер утверждал на допросах, что мстил за смерть друга – юнкера Перельцвейга, расстрелянного Урицким. Вполне возможно, что он и его товарищи действительно готовились к мятежу. Придя в ужас от свершавшегося на их глазах, молодые социалисты надеялись спасти демократию новым переворотом. Но такой организационной связи между акцией Каннегисера и деятельностью антибольшевистских партий и групп следствию выявить не удалось, несмотря на многонедельные допросы самого убийцы, его семьи и друзей.
Особенность акции Каннегисера подчеркивается и выбором жертвы.
Марк Алданов писал о бессмысленности и пагубности покушения. Дело в том, что близкий к меньшевикам «межрайонец» Урицкий, человек высокой интеллигентности, явно не разделял устремлений Ленина и Дзержинского к «массовидному», неограниченному террору. Даже после убийства Володарского и яростного приказа Ленина террор в Петрограде оставался весьма умеренным. Но после смерти Урицкого его место занял безжалостный Глеб Бокий, который и развернул немедля тотальный террор.
Урицкий был убит, скорее всего, не как конкретная личность, но как человек-символ – председатель ЧК.
Подспудные связи Ахматовой с Каннегисером не исчерпывались их литературными отношениями. Могучее влияние Лопатина на российского Занда было еще одним явным звеном.
В заметке «Попытка автобиографии» Ахматова писала в частности: