И. Дзюба сам приводит свидетельство из эпохи «покорения Крыма» о безжалостном рейде калмыков (совместно с казаками) на Бахчисарай – с уничтожением татарских деревень и угоном в рабство их жителей.
Речь, естественно, не о том, чтобы предъявить какие-либо исторические претензии сегодняшним гражданам Калмыкии, а о том лишь, что реальная жизнь в пограничных областях империи была куда запутаннее и сложнее, чем просто агрессия русских против инородцев.
И. Дзюба с горечью пишет о «вольном или невольном украинском “вкладе” в кавказское миросвершение России» и вслед за Шевченко рассматривает участие украинцев во всех российских войнах как национальную трагедию –
«сыновья народа служили угнетателю и отдавали жизнь за него, погибая или вынужденной, или “героической” смертью. Каждая из них объяснялась своими особенными политическими или житейскими обстоятельствами, имела свою особенную эмоциональную окраску; но общим для них было то, что они обнаруживали искаженность национальной судьбы и глубоко травмировали национальное чувство».
Это чрезвычайно ответственное заявление. Но смею думать, что здесь делается попытка навязать исторической реальности весьма ограниченную схему.
И. Дзюба не раз в своей статье обращается к авторитету Льва Толстого, ссылаясь, естественно, на «Рубку леса», «Набег», «Хаджи-Мурата». Кавказскую прозу Толстого мы рассмотрим дальше, а здесь лишь коснемся ее применительно к данной проблеме.
В «Рубке леса», с ее документально, можно сказать, воспроизведенными картинами Кавказской войны, есть два принципиально важных персонажа – солдат Веленчук и капитан Тросенко. Нет надобности гадать об их национальности. Но ни единого раза ни при каких обстоятельствах Толстой, писавший героев с натуры, даже намеком не обозначает какую-то особенную украинскую специфику их мироощущения. Это – русский солдат и русский офицер. О Веленчуке вскользь сказано, что он «малороссиянин родом», а относительно ротного командира Тросенко и того нет. Толстому, да и им самим, это совершенно неважно. Тросенко –
«старый кавказец в полном значении этого слова, то есть человек, для которого рота, которою он командовал, сделалась семейством, крепость, где был штаб, – родиной, а песенники – единственными удовольствиями жизни, – человек, для которого все, что не было Кавказ, было достойно презрения, да и почти недостойно вероятия; все же, что было Кавказ, разделялось на две половины; нашу и не нашу, первую он любил, вторую ненавидел всеми силами своей души…»
И если бы капитан Тросенко, русский офицер, «малороссиянин родом», прочитал горькие строки украинца Шевченко, с горячим сочувствием процитированные украинцем И. Дзюбой: «Так вот как кровь пришлось отцам Лить за Москву…», он в лучшем случае пожал бы плечами. А уж суждения самого И. Дзюбы наверняка не нашли бы у него ни малейшего сочувствия. Как, впрочем, и у подавляющего большинства русских офицеров и солдат родом из Малороссии – а их в Кавказском корпусе было предостаточно. Нет никаких свидетельств, чтобы они воспринимали свою службу царю и России как «искажение национальной судьбы», а их национальное чувство было этой службой травмировано. Легко представить себе, как реагировал бы прямой и резкий капитан Тросенко, если бы кто-нибудь рискнул объяснить ему, что его жизнь – «обреченность на служение врагу, обреченность на подвиги ради твоего врага, против врагов твоего врага».