— Вы с нетерпением ждете продолжения? — спросил я, сбитый с толку.
— Ну конечно, автор текста об этом предупредил. А вы сами прочитали?
— Да, прочитал, но я не так спокоен, как вы.
— А что вас беспокоит? Я же говорю, это просто студенческий розыгрыш.
— В таком случае, — ответил я, немного раздосадованный, — пойдите и скажите это шефу.
Я знал, какое действие окажет моя фраза. Ле Рантек нахмурился.
— Неужели шефа это беспокоит? Он вам сам сказал?
— Не то что беспокоит, но он поручил мне выяснить, откуда взялась эта проклятая бумажка. Итак, могли бы вы быть ее автором?
— Что вы хотите сказать?
— Мне кажется, я говорю ясно.
— Конечно, я мог бы ее написать, но я не допускаю мысли, что вы подозреваете во мне автора или даже инициатора подобного розыгрыша.
— Я отвечу вам на манер инспектора полиции, — сказал я, стараясь превратить все в шутку, чтобы он не вздумал затеять скандал. — Я подозреваю всех вообще и никого в частности.
Ле Рантек посмотрел на меня пустым взглядом, затем внезапно повернулся и вышел. Было далеко за полдень. Я остался один в маленькой строгой, но уютной приемной генеральной дирекции. Мне предстояла трудная задача: бесчисленные конфликты, дремавшие где-то в глубине нашего предприятия, начали пробуждаться, оживать и вскоре себя покажут. Итак, предстояла борьба Рустэва против Сен-Раме, Сен-Раме против Мастерфайса и особенно против Ронсона, уж не говоря о соперничестве между руководящими сотрудниками, а также о стычках между начальством и профсоюзами. Но мне показалось необычным, из ряда вон выходящим то обстоятельство, что все эти битвы разгорелись из-за трещины в фундаменте здания, похорон руководящего сотрудника и студенческой шутки Последние события ставили меня в особое положение — человека влиятельного и исключительно компетентного. Действительно, уладить эти вопросы было прямой обязанностью заместителя директора по проблемам человеческих взаимоотношений, стоящего на страже интересов фирмы. Дадут ли мне время подумать? Объяснит ли мне Сен-Раме свое поведение? А эта трещина? Я не видел ее со вчерашнего дня. Если я не буду наведываться в подвал по меньшей мере дважды в день, меня обвинят в бездеятельности. Я решил спуститься туда, перед тем как вернусь к себе в кабинет. Внизу я никого не встретил. В подвалах было темно, что меня удивило. Я направился к тому месту, где находится распределительный щит, и, осветив его зажигалкой, увидел листок с надписью: «Авария». Это было очень странно, и мне захотелось немедленно осмотреть трещину. К счастью, я знал все подвалы фирмы «Россериз и Митчелл-Франс», как собственный карман, и мог найти дорогу с помощью зажигалки. Минут через пять я заметил мерцание огонька в конце коридора. «Черт возьми, — сказал я себе, — если не ошибаюсь, именно там находится трещина». Я медленно продвигался вперед, и, сам не знаю почему, сердце у меня билось все сильнее. Когда я оказался в нескольких метрах от трещины, я погасил зажигалку и замер от изумления. Вокруг трещины кое-где уже были возведены леса, и это свидетельствовало о том, что работы начались. Но доски были освещены дюжиной свечей, что придавало лесам какой-то нереальный, полуфантастический вид. Возможно, когда произошла авария с электричеством, рабочие находились здесь и у них оказались с собой свечи? Но куда же они ушли? Я попытался найти какие-то разумные доводы, чтобы объяснить это странное явление. Не появилась ли у меня склонность давать фактам неправдоподобные объяснения? Ну кто, кроме рабочих, мог зажечь здесь эти свечи? И мне пришла в голову идиотская мысль, что эта освещенная свечами трещина напоминает окруженный канделябрами катафалк Арангрюда. Мне вдруг стало страшно, и я бросился вон из подвала. Подземный лифт находился как раз напротив двери фойе. Едва я добежал до нее, как вспыхнул электрический свет. Успокоившись, немного пристыженный, я вернулся назад. Трещина была на месте, доски тоже, однако свечи исчезли.