Стэнтон глянул на спидометр. Скоро поворот на Кембридж. Хью знал эту дорогу. Студентом он ездил по ней сотни раз, когда в предрассветные часы возвращался из Лондона и, пристроив на баке пакет с едой, закидывал снедь в открытое забрало шлема.
Сейчас он ехал на завтрак с профессором Сэлли Маккласки, видным военным историком, былым наставником и любимым университетским преподавателем. Даже больше чем любимым. Она была одной из немногих, в ком Стэнтон чувствовал родственную душу. Крупная жизнерадостная женщина с плохо сведенными усиками и щеками в красных прожилках, она больше всего любила со стаканом в руке сидеть у камина и окунаться в славное кровавое прошлое. Для нее история была живой и трепетной, этакой захватывающей чередой героев и злодеев, роковых козней и отважных грез. В своей уютной кембриджской гостиной Сэлли устраивала еженедельные диспуты, называвшиеся «Что, если бы?». В долгие неспешные полдни она угощала студентов пивом с чипсами, предлагая обомлевшей, но восхищенной аудитории вообразить и оправдать альтернативные исторические сценарии, которые, распорядись судьба иначе, вполне могли бы стать темами ее лекций.
Стэнтон так и видел ее: в старой армейской шинели, которую носила вместо халата, Сэлли стоит возле камина, бесстыдно поворачиваясь огромной кормой то к пламени, то к студентам. Поднимает стакан. Голосом, выработанным на университетских хоккейных полях и отточенным на тренировках женских гребных команд, рявкает, объявляя тему:
– Очнитесь, сони! Что, если бы король Георг уступил требованиям американских колонистов и выделил им горстку мест в парламенте?
Начинался жаркий громогласный диспут, который всегда завершался одинаково: Маккласки отметала студенческие потуги и выносила собственный вердикт:
– Во-первых, не было бы чертовой Войны за независимость и Соединенные Штаты развивались бы по модели Канады и Австралии. Не было бы гамбургеров и тротуаров, загаженных жвачкой, и мир никогда не услышал бы о бойнях, устроенных в средних школах. Представляете? Америка, потерянная из-за дюжины мандатов в палате общин. АМЕРИКА! Главный приз на вшивой планете. Уплыл из-за жалких парламентских мест. Георг, мать его за ногу, Третий был не просто чокнутый, но законченный мудак! Чтоб его! Кому какое дело, что он землепашествовал и любил детей? Он засранец, потому что профукал Америку!
Эти долгие хмельные воскресенья были забавны. Диспут всегда перерастал в перебранку между марксистами, утверждавшими, что история – неизменяемый продукт предопределенных экономических материальных сил, и романтиками, полагавшими, что историю творят личности и посему одна желудочная колика или недоставленное любовное письмо способны все изменить.