Если сегодня Поляк Пит сидел здесь, это могло значить только одно: Ниссен поставил большую сумму на «Пэтриотс». Что внушало тревогу. Хотя Ниссен бестрепетно мочился на рабски покорную ему женщину, он стал бы лизать шнурки любому спортсмену, у которого хватило богоподобия на то, чтобы войти в эту команду. Пусть его параличный сыщик проникал в компьютерные сети ЦРУ и с равным щегольством сокрушал врагов и друзей – сам Ниссен был так метафизически предан своим любимцам, что Питу удавалось изобразить их фаворитами, идущими шесть к одному, когда в Бостоне за них давали только три. Как часто Паука ловили на этой разнице! Я подумал, что сегодняшняя ставка, видимо, особенно велика и Пит рассчитывает сразу получить ее, если выиграет, и через пять минут убедился в своей правоте: Паук начал орать на телевизор. Вскоре я уверился, что он поставил на кон по меньшей мере стоимость своего мотоцикла и Пит уедет на нем, если Ниссену не повезет.
Имеет смысл заметить, что Пит был вполне способен предоставить Пауку отсрочку в обмен на обещание: «Дай мне еще недельку, и я отвезу тебя туда, где Мадден хранит свой урожай». Мои запасы стоили как минимум пару тысяч долларов, и Ниссен понимал это: он запросто мог предложить их Питу в качестве бонуса.
Второго из гостей Ниссена я едва знал. Он смахивал на судового кочегара. Его руки пестрели татуировками – сплошь орлы да русалки, – у него были прямые черные волосы, низкий лоб, выщербленный нос, усы и не хватало пары зубов. Все звали его Студи, поскольку в молодости он крал по всему Кейп-Коду только «студебекеры». Так гласила легенда, но это было неправдой: он крал разные машины, хотя попался именно на «студебекере», чему и был обязан своим прозвищем. Теперь он собирал у проигравших деньги для Пита, а еще, как я слышал, был достаточно хорошим слесарем и металлообработчиком (все навыки приобретены в Уолполской тюрьме), чтобы менять серийные номера на двигателях автомобилей, украденных другими. Впрочем, он, по моим прикидкам, не должен был знать о тайнике в трурских лесах.
Я упоминаю об этом потому, что, подобно Джону Фостеру Даллесу[14], который – каковы бы ни были его грехи – подарил нам эту фразу, я проходил через мучительную переоценку. Я привык считать себя писателем, ищущим более широкий взгляд на человека. И мне совершенно не нравилось примитивное деление всех встречных и поперечных на тех, кто знает, и тех, кто не знает, где Тимоти Мадден хранит свою марихуану.
Однако сейчас мои мысли были заняты только этим списком. Ниссен знал, а стало быть, могла знать и Бет; знала Пэтти, знал мистер Черняшка. По моим ощущениям, я сам возил туда Джессику и Пангборна. Для Ридженси местонахождение тайника явно не было секретом. Наверняка имелись и другие. Я мог бы даже добавить к списку своего отца. В течение многих лет он пытался заменить спиртное травкой и таким образом бросить пить. Однажды, больше года назад, когда он приезжал к нам с Пэтти последний раз, я взял его с собой на поляну, надеясь, что он заинтересуется видом посадок. Мне казалось, что если он посмотрит на сами растения, то станет уважать их не меньше хмеля. Поэтому у меня были все основания занести отца в список подозреваемых.