Я спрыгнул вниз и пошел обратно. Было слышно, как напористо гудело и расшибалось море. Я петлял и петлял, но все же нашел нужный переулок, ту самую калитку. Окошечки по-прежнему светились. Это сад, по которому она ходила. Это дом, под крышей которого она спала, вставала… Я нагнулся к окошку, чтобы постучать в стекло, и отступил назад. За столом, приоткрыв губы, чтобы затянуться сигаретой, — одна рука его была в воздухе, другая лежала на столе и пальцы обнимали банку с астрами, — сидел этот человек, сгорбившийся, похудевший, но теперь гладко выбритый, и глаза его как будто упирались мне в живот. Он был живой, был здесь. Но для чего он был здесь? Может быть, чтобы увезти Веру? А где же она? Никого больше в комнате не было. Меня поразило его лицо, с какой-то даже не детской, а младенческой гримасой растерянности, незаслуженной обиды. Оно было именно по-младенчески капризным, по-младенчески и беспомощным и деспотическим одновременно. Странно, однако я не испытал к нему никакого другого чувства, кроме брезгливой жалости. Раздался его кашель… Я понял, что меня он не видит. Где же Вера? Если она не здесь, то наверняка на море. Он сунул окурок в банку с цветами, посмотрел на часы, встал, шагнул к ситцевой занавеске и отогнул ее. Мне показалось, что он весь был мокрый: и волосы, и черная куртка, и грудь все той же красной рубахи, и резиновые сапоги.
— Где она? — донесся его голос. — Где она? — повторил он настойчивее.
Я отошел в сторону, на дорожку. Значит, Веры нет… Значит, он не видел Веру. Они каким-то образом разминулись. Я должен найти ее…
Пролив был перемешан. Из темноты появлялись, вырастали и рушились горы воды. Я решил пройти вдоль всего обрыва, по краю его. От взрывавшихся волн весь берег был словно окутан дымом. Рев стоял такой, что, казалось, беспрерывно взлетали реактивные самолеты. Поравнявшись с тем местом, где лежала наша дырявая, перевернутая лодка, я посмотрел вниз и увидел черневшую среди кружева пены человеческую фигурку, до чего же знакомую и родную. Волны обваливались совсем рядом с ней, заливали всю узкую полосу пляжа, докатывались до обрыва, и лодка, на которой, подобрав ноги, обхватив колени руками, сидела Вера, точно двигалась среди потока, ее как будто сносило в пролив. Я несколько раз крикнул ей, но сам не услышал своего голоса. Здесь было совсем отвесно, и мне пришлось идти довольно далеко, к самому выступу, чтобы спуститься там. И за поворотом весь берег тоже клубился и грохотал. Я сбежал вниз и тут, почти прямо перед собой, увидел метавшийся на длинной привязи белый катер, который волны подбрасывали и таскали за собой. Я даже растерялся, увидев этот как бы игрушечный сейчас катер, Вот когда мне стало по-настоящему тревожно, и, прижимаясь к обрыву, проваливаясь в песке, я пошел как можно быстрей. Было слышно, как шипели, закручиваясь, волны, раздавался удар и поднимался холодный сноп брызг. Я уже обогнул выступ, как вдруг различил впереди, у самой завесы воды, человека, который шел по берегу к Вере. Он точно пошатывался. Ноги его почему-то показались мне тонкими, как проволока, и весь он рядом с этими белыми валами казался беспомощной и нелепой куклой, которую вода сейчас слижет и унесет. Я видел, как он шагнул к Вере. Видел, как она встала и вытянула руки, словно защищаясь. Он что-то кричал ей. До меня даже как будто донесся его голос. Она отвечала ему. В его жестах появилась резкость. Потом он метнулся, схватил ее за руку и потащил за собой, но она ухватилась за лодку. И я увидел, как он ударил Веру. Она согнулась. Он постоял и двинулся навстречу мне. Теперь я остановился и ждал, неожиданно почувствовав совершенное безразличие к себе. Он, очевидно, смотрел себе под ноги и буквально натолкнулся на меня. Его глаза сначала были бессмысленными, потом ошарашенными, потом стали сужаться от злобы. Он закричал что-то, нагнулся, и в руке у него оказалась какая-то палка или обломок весла.