— Пожалуйста, никаких сцен, Жаклина, — сказал, сойдя вниз, мсье Кревкёр, — в этом происшествии есть и твоя вина.
— В каком происшествии? — спросила Жаклина и добавила: — Девушке, что сейчас вышла, не мешало бы немного поправиться.
Отец, конечно, решил, что это ирония, а ее не было и в помине. Мама обронила в пустоту этот день, точно какой-то предмет. Все, что случилось после того, как она села утром в поезд на станции Ахен, стерлось в ее памяти, не оставив следа. Назавтра воспоминание вернулось, но далеким, размытым. С этого времени она могла держать в голове лишь что-либо одно. Вспоминать стало для нее тяжким трудом. Мама завела огромный блокнот, чтобы поддержать свою немощную память. Она весело размахивала им — беспричинная веселость не оставляла ее до конца.
— Это мои костыли, — говорила она. — Нечего меня жалеть, безногим хуже, чем мне.
Иногда она прыскала посреди фразы, но вспомнить, что вызвало у нее смех, уже не могла. И все же мне трудно было отделаться от подозрения, что порой она преувеличивает свое беспамятство: например, адрес Леопольдины, мне кажется, она просто скрывала. Видимо, маме казалось, что кассирша слишком много знает о моем отце. После инцидента в саду у нее появилась потребность изливать кому-то душу. Мадам Тьернесс была под рукой, а я еще не дорос до роли конфидента.
Потребность излить душу странным образом сочеталась у мамы с провалами в памяти: она словно хотела вручить на сохранение другим то, что сама боялась растерять. Спустя много лет в редкие минуты откровенности она сама мне рассказывала об отце и Сюсю. Это видение, открывшееся ей на садовой лужайке, померкнув на время, с каждым годом утверждалось в ее памяти все прочнее. В конце концов оно заслонило другие воспоминания и осталось единственным, что мама могла изложить более или менее связно.
Ее рассказ, абсолютно целомудренный, изобиловал множеством всякого рода посторонних деталей. Она повествовала о лепестках цветов, усыпавших волосы Сюсю белыми звездочками. Не забывала упомянуть о букете сирени, лежавшем рядом, на траве, — в нем-то, по ее мнению, и был ключ ко всей этой драме. Она видела, как любовники, по-братски поделив пижаму, выходят из узурпированной ими супружеской спальни и спускаются в сад. «Позвольте преподнести вам эту сирень», — говорит отец, имевший обыкновение обставлять любовные свидания как некий торжественный церемониал. Букет подарен, желание рождается вновь. Сад закрыт от соседских глаз, жена прибудет лишь завтра, сын у бабушки, которая все еще ждет возвращения Авраама.