— Франсуа, господи боже мой, сколько воды утекло…
Я сказал, что дойти до моста, а потом еще до тюрьмы — это, черт меня возьми, не так уж плохо. Леопольдина задумалась.
— Возможно, ты и прав, сынок, но, понимаешь, я ведь кружу так день за днем, день за днем, и подо мной уже словно рельсы появились. Встань на них и катись. Я так решила: буду выходить каждый день минута в минуту и идти только этим путем. Такая хитрость, понимаешь. Я знаю каждый камень на мостовой, ведь уже столько времени ступаю по одним и тем же камням.
— О чем вы думаете во время прогулки?
— А вот тут, Франсуа, я тебя посмешу. Я сочиняю фильм. Я думаю о тех, кто там, за решеткой, и представляю, что бы они могли такое натворить, за что их сюда посадили. Я вижу, как идет жизнь одного, потом жизнь другого, — вот так мы наблюдаем за жизнью наших знакомых, настоящих знакомых. Ты скажешь — насмотрелась фильмов; нет, Франсуа, кассирша фильмов не видит, это не билетерша. Конечно, мне все эти фильмы рассказывали, но экран-то был за стеной. Так вот, мои прогулки вокруг Сен-Леонара — это примерно то же самое: я здесь, а все эти печальные истории там, за толстой стеной. Сейчас никто мне их уже не рассказывает, я рассказываю их себе сама. Ведь я читаю хронику в «Маасе» и знаю, кто здесь сидит.
Она и вправду худющая, кожа да кости. Осталась такой, как была в годы оккупации.
— И отлично, — говорит она. — Как бы я таскала свои килограммы на этих ватных ногах.
Через мгновение она поспешно добавляет: «Лишние килограммы», — словно, не сделав этого уточнения, проявила непростительную забывчивость.
— О, я знаю, твоя мама, — она продолжает говорить со мной как с ребенком, — считает меня слишком худой. Она так беспокоится обо мне… Пожалуй, даже чересчур. Она всегда слишком много беспокоилась о других. Ведь я помню, как во время войны…
Выйдя от Леопольдины, я увидел ее в окне — она махала мне рукой на прощание. Окошко у нее небольшое, и мне не видно ее ватных ног. В предзакатном, слегка обманчивом из-за холодной зелени деревьев свете Леопольдина как будто вновь обрела свой прежний победоносный вид.
16. Смерть Нуф-Нуфа и не только его
В то утро я пошел пройтись вдоль Адура. На обратном пути остановился у книжной лавки. На тротуаре — лоток, где выставлены сотни снимков корриды. Любители боя быков толкают меня со всех сторон, досадуя, что я встал как вкопанный. Мне никогда не удается охватить взглядом несколько предметов сразу. Один из них тут же захватывает меня целиком.
Того быка я не забуду никогда в жизни. Он еще держится на ногах, но уже мертв. Он мертв, его глаза не могут обмануть. Через мгновение эта огромная туша грянется оземь, как в канун рождества семидесятого года рухнуло на пол тщедушное тело моей матери.