Сижу, смотрю. Хочется кашлянуть. Взгляд сам собой избегает вида несчастной. При этом включается какая-то ненормальная наблюдательность. Я вижу, например, что капельницы работают с разной скоростью, одна процентов на двадцать быстрей другой. Может, так задумано, но меня это раздражает, как подмеченный непорядок. И радует одновременно — есть к чему придраться.
Я не должен вырывать у нее какое-то решение. Просто довести до сведения. Тихая, маленькая роль, почти что «кушать подано». Но на самом-то деле — только здесь до меня доходит — я навалю на это существо, почти уже впитавшееся в больничное белье, вдобавок к страданиям физическим еще и чувство вины.
Тошно! Ох, как тошно! Но выхода нет. Или есть? Нет!
Но если нет, тогда все надо сделать очень быстро. Убить без пыток!
— Вы кто? — опять спрашивает она. Все еще не узнала. Она смотрела меня спокойно, как с памятника. Я заглотил огромный кусок воздуха, чтобы подавить нервную дрожь внутри. Ладно, сейчас, на выдохе…
Но тут произошло вот что: стул подо мной качнулся, накренился и стал подниматься. И поплыл спинкой вперед. В глазах Милы блеснуло сильное удивление. Ведь казалось, что ее уже ничто не может ни заинтересовать, ни испугать в этом мире.
В коридоре стул мягко грохнулся на бледный линолеум, и я понял, что произошло. Боря и Федя, телохранители Петровича, якобы отправленные в отпуск без содержания, появились из-за моей спины.
— А, — сказал я.
— Пошли, — шепнул Федя. — Шеф ждет.
Петрович сидел на заднем сиденье своего BMW, откинув голову и закрыв глаза. Прерывистое, сиплое дыхание вырывалось из ноздрей. Все было понятно.
— Я не успел ничего ей сказать.
Он затаил дыхание, открыл один глаз и осторожно на меня посмотрел.
— Да?
— Клянусь.
И тут выдохнул так мощно, как будто вместе со своим воздухом он выпустил еще и мой, тот, что я хлебнул там, в палате. И объяснил мне: закончилось Родино обследование, и серь езные врачи черным по белому написали, что расставаться ему с почкой не надо. Слишком большой риск для донора, не стопроцентная польза для больной.
— Думаешь, он откажется?
— Не идиот же. Это будет бессмысленное геройство на грани двойного самоубийства.
— А нельзя было подождать результатов и не посылать меня просто так, на всякий случай, к девушке? — спросил я устало.
— Извини. Сначала я был не прав, когда тебя послал, а потом — ты, когда отключил телефон. Я бы вернул тебя с дороги.
Мы были уже в центре. Выйдя на Цветном бульваре, я купил банку джин-тоника и уселся на скамейку. Осадок оставался, но все же я скорее был благодарен и Петровичу, и девушке, и охранникам.