Корабли на суше не живут (Перес-Реверте) - страница 152

Внезапно он представил свое будущее. Нескончаемый дождь за окном, огонь в очаге, ставшую незнакомой ему поблекшую женщину за прялкой и себя — вот он стоит, опершись о подоконник, и смотрит на серый пейзаж, вспоминает иные края, синие моря, лучезарные небеса, ветер, пахнущий смолой и медом, юных дев, плененных видом его нагого тела на берегу, рядом с останками корабля. Костер, разведенный из обломков киля, красноватый отблеск пламени на лицах товарищей, воспоминания о живых и мертвых, рассказы о подвигах, битвах, опасностях, о прекрасных богинях, целовавших в лоб тех, кому предстояло умереть, о юных богах, заслонявших своих любимцев от вражеских стрел. Безответственность воина и моряка, который все оставляет позади и пересекает одну за другой теневые черты. Корабли и мужчины, сказал ему как-то один старый капитан, гибнут чаще всего на суше. Разбиваются о скалы или сгнивают.

Он еще несколько мгновений смотрел на дорогу и наконец улыбнулся. Обычной своей улыбкой — невеселой и кривоватой. Безнадежной и адресованной самому себе. Потом оторвал взгляд от идущего вверх склона и медленно обернулся, чтобы посмотреть на море, блиставшее внизу, у порта. Так он постоял немного, потом склонил голову и пошел назад, вниз, пока солоноватый запах бриза не заглушил запаха сосен, а собачий лай не замер вдали.

Весь оставшийся день он провел в порту, а на судно вернулся после полуночи. Шаги его были неверны, а сквозь зубы он напевал старую песенку о любви, о море и о войне, песенку, которой научили его люди, умершие двадцать лет или тридцать веков назад — под стенами Трои.

— Ну что — сошел на берег наконец? — спросил его товарищ.

— Сойти-то сошел, — ответил он, пожав плечами. — Но дошел только до первого бара.

Ночные волки, охотники, бьющие из засады по фасадам, стенам, заборам и прочим поверхностям, безжалостные бомбардиры, они, бесшумно ступая в своих кроссовках, стремительно и сторожко перемещались в пространстве города. Они были очень молоды и проворны. Один долговязый, второй низкорослый. Носили джинсы и темные флисовые куртки с капюшоном, в которых сливались с темнотой, а за спиной — рюкзаки, где побрякивали баллончики аэрозоля с широкими клювиками, удобными для стремительных и незатейливых граффити. Старшему было шестнадцать. Познакомились в метро две недели назад, по одежде и снаряжению признав друг друга: некоторое время искоса переглядывались, а потом один провел пальцем по стеклу, будто раскрашивал что-то. Будто рисовал на стене, на борту автомобиля, на гофрированном железе рольставни. Они мигом сдружились: вместе стали бродить со своими баллончиками, отыскивая свободное место на сплошь расписанных заборах, фасадах заброшенных фабрик в предместьях и станционных павильонов, вместе удирать от нагрянувших сторожей или полицейских. Рядовые бойцы, серая скотинка, «пехота». Принадлежали к самым низам своего племени, обитающего в городских джунглях. Парии того совсем особенного сообщества, где наверх могут вынести лишь собственные заслуги, подвиги, совершенные в одиночку или вдвоем-втроем, где каждый сам по себе, сам за себя и с упорством и усилием навязывает миру свою боевую кличку, до бесконечности множа ее на всех углах. Оба паренька совсем недавно вышли на улицу, и немного еще было у них под ногтями засохшей краски. «Мальки», как именовались они на жаргоне, принятом в этой среде, снова и снова оставляли они свою роспись повсюду, где только можно (и где нельзя — тоже), толком не заботясь о стиле, не питая уважения ни к кому и ни к чему. Завоевывали себе авторитет и признание, закрашивая чужие граффити, вторгаясь на постороннюю территорию. Особенно рьяно выискивали росписи — на их языке они назывались «куски» — настоящих мастеров, королей уличной живописи — превосходные, первоклассные, сначала десятками раз отработанные на бумаге, а потом перенесенные на любую подходящую, на первую попавшуюся поверхность. В этом строго упорядоченном мире неписаных законов и символических запретов для начинающих, в мире, где ветераны обычно удалялись на покой по достижении двадцати лет, закрасить своей росписью чужую было равносильно объявлению войны — это означало вторжение на чужую территорию, покушение на чужую славу и уничтожение чужого имени. Сплошь и рядом случались стычки, которые и были нужны этим мальчишкам. Раньше они до полуночи пили кока-колу и отплясывали брейк, зато сейчас в полной мере смогли прочувствовать свою решимость и отвагу. Мечтали бомбить — покрывать своими росписями — стены городских зданий и тоннелей, отбойники автострад. Движущиеся поверхности — борт автобуса или вагона пригородной электрички. Или метро, что составляло предмет вожделения райтеров во всем мире. Или намалевать свою метку-тэг поверх оставленных грандами этого дела, к примеру: Тито7, Сноу, Рафитой, Тифоном. Или, если повезет, потягаться с самыми-самыми, с самими Блэком или Глабом. Или даже с Пружиной