Мне доводилось не раз сдувать пыль с вещей, хранящихся в сельских чуланах, на чердаках, в кладовых, в подвалах. И сколько же всего нового, хотя и старого, открывалось мне! Рассматривал я освобожденные из-под пыли всякие полезные вещи предков наших — видел и прялку, и ткацкий станок, и мельничные жернова. Под слоем пыли спрятаны были былые заслуги этих некогда нужных предметов. Но век их прошел. И были брошены они на пыльном чердаке, и были забыты там навсегда. И если бы я однажды не забрался на этот самый чердак, то, верно, так и остались бы эта прялка, этот ткацкий станок, эти мельничные жернова на веки вечные под слоем пыли. Я сдул пыль. Я… А впрочем, что такого я сделал? Только сдул пыль, только посмотрел на прялку с большим колесом при деревянных спицах, на ткацкий станок с набором каких-то немыслимых штучек, предназначение коих давно забыто, на сточенные годами усердной работы мельничные жернова. Посмотрел, потрогал да и оставил лежать на все том же пыльном чердаке старого деревенского дома. И было грустно, когда спускался тогда я с чердака, но было и светло от приобщения к старине. Может, все эти вещи и лежат под слоем пыли в чуланах и подвалах, на чердаках и в кладовых для того, чтобы иногда — пусть раз в десять лет — кто-нибудь вот так же, как я, мог бы прийти сюда, сдуть пыль, посмотреть, дотронуться и хотя бы немного отогреться душой. Мне иногда кажется, что вот ради этого все и остается под тем самым слоем пыли. И еще есть книги. Как-то ведь и книги старые попадают на чердак. И тогда я видел как раз совсем рядышком с мельничными жерновами стопку книг, перевязанных бечевкой. Я смахнул пыль, я развязал бечевку. Это были очень старые книги. И хотел бы я прочесть из них хоть что-то, но знакомые немного буквы не желали выстраиваться в слова, а там, где слова получались, из них не выходили фразы. Долго сидел я тогда у чердачного окошка, ловя горстки едва попадавшего туда солнечного света и пытаясь понять хотя бы что-то из тех книг, однако все потуги мои были безуспешны: книги мне не давались, скрывали смыслы за причудливыми и витиеватыми рисунками букв. Да, были это древние книги. И раз уже не захотели они быть прочитанными мною, то и я решил не быть слишком уж настойчивым: вновь перетянул всю эту печатную старину все той же бечевкой и поставил связку туда, где она и была прежде — к старым мельничным жерновам. Может быть, когда-нибудь в грядущем найдется кто-то, кто, как и я тогда, заберется на тот самый чердак, отыщет эту связку с книгами подле мельничных жерновов, смахнет или сдует пыль, развяжет бечевку… И пусть этот кто-то окажется и умнее, и образованнее меня — пусть он прочтет эти книги, пусть отыщет в них те самые смыслы, что я не смог отыскать. И пусть мир от этого станет ярче! Ведь если книга написана, значит, кто-то когда-то должен ее прочесть, да ведь? И много еще всего таится на чердаках, в чуланах, в кладовых и в подвалах старых деревенских домов…