История же, которую хочу рассказать, случилась уже очень давно. А началась она как раз в небольшом чулане, что был в старой сельской избе, притулившейся вместе со всей деревней на склоне небольшого холма, у подножья которого и по сей день бежит быстрая речушка. Речушка и рассказала мне эту историю. И пусть не умею я читать древние книги, но зато умею слушать реки и леса, поля и небеса. И счастлив тем бываю. В те поры, о которых речь, в той самой избушке жил один юноша. Пришел он откуда-то, увидал деревеньку на склоне холма, нашел пустующую избу да и поселился в ней. Соседи сперва отнеслись с подозрением к этому юноше, но потом полюбили его, ибо был тот юноша добрым, работящим и честным. И юноша полюбил и деревню, и соседей своих. Так прошло несколько месяцев, а как пришла зима, то решил юноша заглянуть в избе своей туда, куда прежде не было у него времени заглянуть, а времени не было, потому что юноша возделывал свой сад; зимою же сад возделывать не надо было, вот юноша и решил обследовать то место, куда раньше нога его не ступала. Это был небольшой чулан. Сколько же всего загадочного и интересного обнаружил под огромным слоем пыли тот юноша! Были там… Нет, не буду рассказывать обо всех предметах, что хранились в том чулане — приберегу все их для какой-нибудь иной истории. Скажу только об одном предмете, который больше всех и пришелся юноше по душе. Правда, сначала юноша никак не мог понять, что же это такое, но едва сдул пыль, едва потом дотронулся, как услыхал звук, берущий за душу и томящий сердце так, как никакой другой звук сделать не может. Это были фактически нетронутые временем струны на деревянной основе, это они — струны — издавали столь чудесный звук, от которого хотелось плакать, но плакать так, как плачут от какого-то громадного счастья или же от великого просветления. И юноша заплакал. И было ему так хорошо, как не было прежде никогда. Потом взял юноша свою находку, вынес ее из чулана и понес к старику, жившему по соседству: очень уж хотелось юноше узнать, что же это такое он обнаружил в небольшом чулане своей избы. Старик же сосед, едва увидав в руках юноши пыльный предмет из чулана, тут же заплакал. Вспомнил старик, что когда он был молодым (а он тоже был когда-то молодым, многие старики были когда-то молодыми, хотя молодость, как известно, дается не всякому), то в здешних местах был один человек, у которого была вот точно такая же… Как же она называется? Ах да, вспомнил. Это же самые настоящие сербские гусли! Только тот человек и мог в те поры на них играть, но зато как только дотрагивался он до струн, как только струны начинали выводить первые сладкие ноты, тут же исчезало куда-то столь присущее природе человеческой равнодушье, а всякий, кто слушал, плакал — плакал светлыми слезами, потому что… А почему плакал, того никто не знает. Но было от этих слез хорошо, было легко и спокойно, было свободно и счастливо. Такие вот они — эти сербские гусли.