При этих словах блондинка, что тихо сопела у него на коленях, проснулась и захихикала, потому что Пузырев произнес последнее слово с некоторой игривостью. Она ночевала в кабинете у Пузырева и решила, видимо, что болит не душа, а другой орган. Чего она собиралась нахихикать с этим органом, Эдик не узнал — в кабинет вошла шагом пантеры секретарша Люда. Через минуту визг блондинки заглушила массивная дверь кабинета — секретарша не терпела посторонних лиц на своем рабочем месте — пузыревских коленях. По субботам Пузырев отвозил ее ночевать на дачу, которую оформил на ее имя, вместе со всяким дачным инвентарем и прочим, что требуется для новой дачи, так что она дорого ценила пузыревские колени.
— Иван, ты что хочешь делать? Конкретно? — устало спросил Эдик. Пузырева не убедить.
— Узнаешь, — туманно ответил Пузырев. — А пистолетик чудо. Бьет даже очередью. И почти бесшумно. Зачем, думаешь, подарил?
— Как совет. Застрелиться.
— И шуточки у тебя дурацкие. Нет. Я ценный. Он удивился, что я без оружия. И документы на него обещал прислать. Теперь можно и на переговоры…с новыми партнерами. С пистолетом как-то спокойней.
— С какими партнерами?
— Увидишь. Впрочем, зачем тебе. Я директор, не забывай. Партнеры из Питера. Надо теперь вплотную ими заняться. А ты потроши Москву и область, тут все уже под контролем…кроме Третьяковки разве. Вот и займись ей, пока я буду брать приступом Эрмитаж и Русский музей.
— Третьяковкой? — спросил Эдик. — Ее директор меня и на порог не пускает. Даже с входным билетом.
— Ах, да…ты немножко отстал, прохлаждаясь по своим заграницам. — Пузырев заулыбался.
— Я не прохлаждаюсь.
— Да шутю я. Кстати, верни мои деньги с Сотбиса, я передумал. И не говори, что успел потратить, не поверю, некуда тебе тратить. Они как раз пригодятся, чтобы добить некоторых недотеп из Министерства культуры.
Пузырев раздулся от гордости. Из его рассказа Эдик узнал, что во время его командировки в Лондон состоялось решающее совещание в кабинете министра культуры. На нем присутствовал эрмитажевец и директор Русского музея — хозяева наиболее крупных запасников, где хранились многие тысячи шедевров, часто не распакованных много лет, даже со времен вывоза музейных ценностей из разгромленной Германии. У музеев не хватало ни средств, ни людей провести работу по ревизии запасников, а Пузырев, напирая на половинную загруженность мощей его Реставрационного Центра, предлагал помочь безвозмездно в такой ревизии.
— Я им в глотки жадные вцепился, — самодовольно говорил Пузырев. — Эдик, как ты был прав, когда уговорил меня спасать российскую культуру. Подумай, ну чего бы им упираться? Конечно, у них выгода есть, но какая? Крохоборская. Совести у людей ни грамма. Ведь списывают, как утратившие ценность, как не поддающиеся восстановлению, списывают! И выкидывают после списания, попросту сжигают…кроме нескольких штук, которые вместо сжигания все-таки восстановят и продадут. Душа болит, Эдик. А у тебя?