Его так и подмывало сказать ей, что во всем виноват ее сынок Бенони, однако выражение ее глаз заставило его сдержаться. Он тоже пожалел ее. Она подошла к нему и положила руку ему на плечо.
— Ты очень похож на своего отца, Драмжер. Наверное, вы похожи не только внешне, и ты не мог не сделать с Блоссом того, что сделал. Это для вас так же естественно, как дышать.
Вздохнув, она побрела прочь. Он какое-то время стоял неподвижно, глядя ей вслед. Она знала его отца — доказательством этого служил проклятый Бенони. Драмжеру очень хотелось узнать, каким был человек, благодаря которому он появился на свет. Как жаль, что легендарного Драмсона больше нет в живых!
Остаток утра прошел в испуганном ожидании неизбежной развязки — порки. Однажды ему уже пришлось попробовать кнута, и он знал, что в этом нет ничего хорошего. Он помнил мучительную боль и знал, что на этот раз его ждет кое-что похлеще. Он дрожал от мысли о физическом страдании, однако еще больше, чем предстоящая страшная боль, прожигающая тело насквозь, как раскаленные угли, и последующие мучения, его терзала мысль о том, что его накажут за преступление, которого он не совершал. Удовольствие получил Бенони, но ему удалось спасти шкуру. Драмжер никак не мог смириться со столь отъявленной несправедливостью. Бенони каким-то образом удалось принудить Блоссом выгородить его; скорее всего, она была в него влюблена. А как же те недолгие объятия в коридоре, когда она дала понять Драмжеру, что небезразлична и к нему? Ведь тогда она подобно ему дала волю рукам, и он знал, что она осталась довольна тем, что нащупала. Если бы впоследствии ему предоставилась возможность доказать свое превосходство над Бенони, она бы полюбила его вдвое крепче. Но все обернулось иначе.
Драмжер уже знал, что молить Хаммонда Максвелла о снисхождении бессмысленно. Хаммонд был не в том настроении, чтобы сменить гнев на милость: ведь это стало бы признаком слабости с его стороны. Драмжер знал, что хозяин справедлив, но никогда не отменит принятого решения. Чем больше он будет настаивать на своей невиновности, тем суровее будет кара. Кто ему поверит, кто поможет?
Брут? Не исключено, но Брут был так поглощен работой, что докричаться до него было так же невозможно, как до Хаммонда. Миссис Августа? Нет, пусть она была к нему неизменно добра, но Бенони — главный любимчик ее и Софи. Драмжер бросился бы к своей матери, но Жемчужина ничего не смогла бы изменить. Она, старуха Люси и Олли — всего лишь рабы, их мольбы не были бы услышаны. Лукреция Борджиа? Не исключено: Драмжер знал, что она недолюбливает Бенони, к нему же питает симпатию. Да, Лукреция Борджиа могла сыграть роль последней соломинки: пускай она тоже была всего лишь рабыней, Хаммонд Максвелл подобно всем остальным в Фалконхерсте не оставлял без внимания ее слова.