В довершение ко всему ему повадился сниться, едва ль не еженощно, один и тот же сон – то самое дело у немирного аула Дахчи. Сон был странный, какой-то издевательский. Начинался он всегда одинаково, с похожего на раскрашенную литографию изображения той полуразрушенной жилой башни-ганаха, а потом ему как бы милостиво дозволяли переиграть партию: расставь по-иному наличных бойцов, поменяй время и направление атаки; не менялось, правда, главное – в башне их, как выясняется, уже ждали… Так что не помогали толком ни их четкий и скрытный выход на исходные, ни вполне точная информация лазутчиков – где держат пленника, ни то, что колобок у него слепился в тот раз практически идеально, и видеть цельную картину боя и управлять им он мог без помех. И каждый божий раз он просыпался под утро с пересохшим горлом и бешено колотящимся сердцем, будто из настоящей схватки, и со стоящей перед мысленным взором надписью (темно-бордовым, почему-то стилизованным под готику, шрифтом): «Пиррова победа».
Да, всё верно: как ты ни передвигай фигуры на той шахматной доске, а положить при освобождении заложника убитыми и тяжелоранеными меньше трети отряда – доброй полудюжины казаков-пластунов и союзных горцев из клана Ходжи-Мурата – не выходило никак; капитан Фиц-Джеральд мог быть доволен – на преследование его разведгруппы-«экспедиции», стремительно отходящей, со всей добытой информацией, с горских Unadministered Territories *