– Государь, – ответил Трибуле, – сегодня вы подобны сияющему Фебу!
– Почему Фебу? – спросил король.
– Потому что голова ваша, как и Феба, окружена лучистым сиянием. Только лучи эти сотворены вашей седой шевелюрой и столь же седой бородой!
Трибуле осклабился, покачивая своей мароттой[1] и хихикая. Придворные было зашикали, возмущенные такой дерзостью, но король рассмеялся, и они тоже захохотали, громче короля и шута. Франциск выпрямился во весь рост, расправил атлетические плечи и широкую грудь, словно созданные самой природой для тяжелых доспехов, и повернулся к придворным:
– А тебе, Эссе, как я нравлюсь?
– Ваше Величество никогда не казался мне таким бодрым, вы молодеете день ото дня!
– Граф! Граф! – протявкал Трибуле. – Вы заставите короля поверить, что он возвращается в детство. Это, конечно, случится, но пока-то ему всего пятьдесят, черт побери!
– А ты что скажешь, Сансак? – спросил король.
– Ваше Величество остается образцом элегантности…
– Конечно, – прервал шут, – однако же вы не вырастите на брюхе горб, чтобы подражать королевскому животу! У меня-то хоть спина горбатая!
Придворные презрительными взглядами окинули шута, тот отвечал им гримасами и ужимками. Король снова рассмеялся.
– Сир, – с досадой воскликнул Ла Шатеньере, – вы, стало быть, не желаете объяснить нам, отчего вы сегодня так веселы?
– Черт возьми! – едко вставил Трибуле. – Просто король подумал о мире, который навязал ему его кузен император. Его величество потерял только Фландрию и Арагон, Артуа и Милан! Ему не о чем плакать, я полагаю!
– Шут!..
– Не то?.. Ах, так король вспомнил о резне, которая совершается во благо нашей Матери-Церкви… Прованс потонул в крови!.. О, да это и меня радует!
– Замолчи! – прорычал побледневший король, отгоняя кровавые призраки, о которых напомнил шут, и сразу же поспешил сказать: – Господа! Вечером состоится грандиозная вылазка!.. Да, мне пятьдесят лет! Да, поговаривают, что я состарился! – лихорадочно добавил он, словно заглушая собственные сомнения. – Посмотрим! После битвы при Мариньяно[2] говорили: «Храбр, как Франциск!» Я хочу, чтобы теперь говорили: «Молод, как Франциск! Галантен, как Франциск!» И пусть так будет всегда! Клянусь Девой Марией! Давайте веселиться, друзья мои! Ведь жизнь так прекрасна. А женщины так красивы в нашей любимой Франции!.. Боже мой, друзья! Любовь! Как божественна музыка этой фразы: «Я люб-лю!»… Ах, если бы вы знали, как она прекрасна в своей чистоте. Ее семнадцать весен окружают ее чело ореолом целомудрия!.. Это меня воспламеняет, вливает в мои вены потоки волшебного огня. Чистота светится в ее взгляде, и эта ее непорочность искушает меня, привлекает, сводит с ума!