— Он работает.
— О, это серьезный порок. — Он сделал несколько глотков, поставил чашку и вытер нос платком. — У вас так тоже бывает от горячего чая?
— Да.
— Вы собираетесь за него замуж?
— Вы же обещали говорить только о постороннем.
— Ясно. Значит, это дело решенное.
— Я этого не говорила.
— Правильно. Но вы сказали бы «нет», если бы я не угадал.
Констанс засмеялась.
— Ну хорошо. Решенное. По крайней мере почти решенное.
— Когда?
— Через три месяца, — ответила она, не подумав.
— Это что, в Нью-Йорке такой закон, что нужно ждать три месяца? Или просто маленькое семейное табу?
Констанс молчала, вдруг почувствовав, как давно она пи с кем по-настоящему не говорила. Опа заказывала обеды и ужины, спрашивала, как ей проехать с вокзала, говорила «доброе утро», входя в магазины, но, если не считать всего этого, она жила в полном одиночестве и молчании, и оттого, что она сама была в этом виновата, ей было не легче. А почему бы и нет, подумала она эгоистично и с благодарностью, почему бы не рассказать обо всем один раз?
— Так захотел мой отец, — сказала она, сминая бумажный стаканчик. — Это он придумал. Он против. Он сказал: подожди три месяца и подумай. Ему кажется, что за три месяца в Европе я забуду Марка.
— Да, Америка, — протянул Причард. — Единственное место на земле, где люди могут позволить себе старомодные поступки. А чем плох Марк? Он что, урод?
— Он красивый. Грустный и красивый.
Причард кивнул, как бы беря все это на заметку.
— Но нет денег?
— Денег сколько угодно, — сказала Констанс, — во всяком случае, у него хорошая работа.
— В чем же тогда дело?
— Отец считает, что он слишком стар для меня. Ему сорок лет.
— Да, тут есть над чем задуматься. Поэтому он грустит?
Констанс улыбнулась.
— Нет, он таким родился. Он очень серьезный человек.
— Вам правятся только сорокалетние мужчины? — спросил Причард.
— Мне нравится только Марк, — сказала Констанс. — Правда, я никогда не могла подружиться со своими знакомыми молодыми людьми. Они… они какие-то жестокие. Почему-то с ними я всегда смущаюсь и сержусь на себя. Когда я бываю с ними где-нибудь, то потом прихожу домой с таким чувством, будто меня вывернули наизнанку.
— Вывернули наизнанку? — удивился Причард.
— Да. Я чувствую, что вела себя совсем не так, как это свойственно мне, а так, как, по-моему, должны вести себя их девушки. Кокетливо, легкомысленно, цинично. Это слишком сложно?
— Да нет.
— Я ненавижу, когда люди считают меня не тем, что я есть на самом деле. — Констанс, казалось, совсем забыла о молодом человеке, который сидел против нее за столиком, н теперь с горечью говорила для себя. — Ненавижу, когда о тебе вспоминают только потому, что кто-то окончил колледж или вернулся из армии и по этому поводу нужно устроить вечер. Ты — вещь, которую можно пригласить на этот вечер, а потом обнимать в такси по дороге домой. А мой отец! — Она еще никому не говорила об этом. — Я всегда думала, что мы с ним настоящие друзья, что он считает меня взрослым человеком и доверяет мне. Но когда я сказала ему, что хочу выйти замуж за Марка, то поняла, что все это ложь. На самом деле он считает меня ребенком, то есть попросту дурочкой. Мама ушла от него, когда мне было десять лет, и с тех пор мы всегда были очень дружны, но оказалось, вовсе не так дружны, как я думала. Оп просто тешил меня, играя в доверие. И все кончилось, как только нам нужно было решать первый серьезный вопрос. Он не мог допустить чтобы я считала себя тем, что я есть на самом деле. И поэтому я в конце концов согласилась на эти три месяца. Чтобы доказать ему раз и навсегда. — Она вдруг настороженно взглянула на Причарда, не улыбается ли он. — Вам смешно?