Я буквально тащил на себе перепуганную Натали, я заставлял ее бежать, она же мне что-то взволнованно толковала про Луизу, да я не понял. Я прислушивался к ночным шумам и звукам, и при каждом намеке на опасность прижимал Натали к шершавым стенкам домов, чудом находя в них ниши, в которых располагались двери, и закрывал невесту собой. Пятна света от фонарей мы проскакивали, как если бы свет этот обжигал нас.
Каждый встречный, спешивший по своим делам, казался мне соглядатаем, предателем и самим Иудой. Ибо, будучи спрошен частным приставом Вейде, исправно опишет странную пару, что бежала ему навстречу едва ль не в обнимку – матроса и маленького господина в длинном гаррике. И опишет так, словно повстречал их в ясный полдень, а не ночью, во мраке.
Я опомнился уже перед Пороховой башней. Мы были совсем близко от ее жилища.
– Ступай к себе, – велел я. – Ступай и больше никуда не выходи!
– Нет, – отвечала она, прижимаясь ко мне, – я не пойду туда, я боюсь, там ведь та женщина…
– Какая женщина? – спросил я.
– Женщина, которую привела Луиза. Она немка, я ни слова не понимаю! Она лежит там, наверху, уже больше недели, лежит полумертвая, Луиза постелила ей на полу, я ничего не понимаю… Саша, я ее боюсь!
– Ту женщину?
– Нет, Луизу! Она все время куда-то уходит, а я сижу дома, в углу эта женщина, она хрипит, тебя нет, Саша, что случилось? Почему ты не приходишь?
Речи Натали были довольно бессвязны, но экстракт их оказался таков: накопилось столько вопросов и столько поводов для страха, что невеста моя вздумала самостоятельно меня отыскать.
О деньгах она молчала, а ведь именно этих расспросов я и боялся. Я прекрасно помнил, что должен принести ей кучу денег – или же вернуть драгоценности.
Остальное выглядело так. Мусью Луи, прекрасно игравший свою роль, с каждым днем делался все мрачнее и даже позволял себе плохо обо мне отзываться, поводом для этого стали деньги, которые я все никак не мог принести. Натали сперва изумилась этому, потом сделала своей «камеристке» несколько замечаний, наконец, прикрикнула. Мое отсутствие стало ее тревожить – ей все более казалось, что я попал в беду. Мусью Луи, успокаивая ее, сказал, что я, верно, днюю и ночую в порту, где теперь столько суеты. Сам он повадился исчезать, оставляя Натали совершенно одну, и бедняжка не знала, на что себя употребить. У нее не было даже рукоделия.
Похоже, она уже стала жалеть о своей бесшабашной выходке, и если бы я мог немедленно вернуть ей драгоценности, то уговаривать ее вернуться в Санкт-Петербург не пришлось бы.
Потом случились непонятные события. Она застала мусью Луи за делом – он стирал в тазу окровавленную рубашку. Именно рубашку. На вопрос Натали он дал особое дамское объяснение, но она сразу заметила, что пятна крови были на груди и на рукаве. На следующий день, когда он ушел, не сказавшись, Натали произвела обыск в его вещах и нашла длинный кинжал. О пистолетах она знала и раньше, мусью Луи сразу объявил, что им, двум беззащитным женщинам, в дороге не обойтись без пистолетов. Про нож он не говорил ничего.