Однажды вот так мы шли по ночному Каретному — стареющий философ и его молодой ученик, трепетно внимающий речам своего ментора, — и Славик Смуров сказал мне:
— Пора тебе, Гришка, самому браться за серьезное дело! И щипач из тебя неплохой, и ширмач ты ловкий, и форточник лихой, но, скажем честно, на фартового ты не тянешь — в толпе тебя всегда эмоции выдают. Но зато у тебя, Гришка, есть замечательное качество — острый слух, зоркое зрение, мгновенная реакция, и, главное, ловок ты, как цирковой гимнаст, ей-бо! Это великий дар! Скажу тебе честно, стать уличным вором может каждый! А вот сейфовый замок ломануть — это не всякому дано.
Такие всегда и везде в почете — и на малине, и на нарах. Медвежатник всегда вызывает уважение. Тебе, Гришка, на роду написано стать знатным «медвежатником». Да и фамилия велит. Мед-ве-дев! Только не иди в шнифера, а то талант свой загубишь! — Славик как-то печально усмехнулся про себя, а потом с грустцой бросил: — Чую, пришло мне время, Гришка, завязывать. Пора на покой уходить…
Мы прошли Каретный Ряд, спустились по Петровскому бульвару, и тут почти у самого перекрестка на Неглинной из темной подворотни навстречу нам вышмыгнули двое. Было там темно, и одинокий фонарь на перекрестке светил тускло. Лиц их я не разглядел.
Оба подвалили с двух сторон, и один с хрипотцой в голосе проскрежетал:
— Если не ошибаюсь, Ростислав Самуйлов?
Я почуял, как дернулся Славик.
— Он самый. Чего изволите? — Голос у него был спокойный, размеренный, но сам весь напрягся. Похоже, он сразу понял, в чем дело.
Спросивший молча вынул руку из кармана, поднял быстро — в руке блеснул наган — и трижды выстрелил Славику в грудь.
— Тебя же предупреждали, гнида воровская, чтоб ты не зарился на чужое! — злобно прохрипел он. Второй, тот, что с ним был, даже не шевельнулся. Убийца молча развернулся, и оба порысили в сторону Трубной. А на меня даже не взглянули.
Я присел на корточки, приподнял истекающего кровью Ростислава, а тот слабо улыбнулся и, будто извиняясь, прошептал:
— Вот ведь как бывает… — И уже еле слышно: — Может, оно и к лучшему… Старческих болезней избегу…
— Что с тобой, Славик? — вскрикнул я, разволновавшись. — Что он тебе сказал? Кто это такие?
Он захрипел, и горлом у него хлынула кровь.
— Это все грехи мои тяжкие… — прошелестел смертельно раненный вор. — После сам узнаешь, если Бог даст… Запомни, Гриша, не повторяй моей ошибки, с энкавэдэ не вздумай хороводиться… Этих не перешуткуешь… Я же тебе не раз повторял, помнишь: из куска говна конфетку не вылепишь!
И с этими словами Славик затих навсегда.