— Что же вы, мамаша, так из своего блиндажа и не выходите?
— Что ты, касатик, куда уж мне? Вот Анютка прибежит, полог отдернет, так из ямы на свет божий и поглядываю. Не долго уж мне. Видно, тут и могила моя будет. У людей забот меньше: не надо рыть. Одна думка — может, сыночек навестит, если дорога его по нашим местам проходить будет.
Долго еще вздыхала она, шептала что-то.
Чуть свет подняли нас. И дала мне старая на прощание кисет расписной, что Анютка вышивала. Насыпала туда из своей ямы земли, попросила:
— Может, встретишь где могилку сыночка, высыпь на нее эту-землицу.
Вот с тех пор и ношу я эту землю, как самое дорогое сокровище. Кто знает, может, и встречу солдата с такой фамилией, а может, его могилу. Два раза латал кисет, пуля дыру пробивала. Из вещмешка по крупицам землю доставал.
…В тот раз вызывал меня ротный, про золото спрашивал. Рассказал я ему все, отстали.
Сидоров умолк, долго молчал.
— Вот это и есть моя земля, моя память. А другой быть не должно.
Умирал Сашка-поэт. Он лежал на плащ-палатке, не кричал, не стонал. Он просто лежал, и сердце не хотело, не могло поверить, что через несколько минут случится непоправимое — его уже не станет. Хотелось крикнуть:
— Люди! Надо же что-то делать. Нельзя же так просто стоять.
Но мы стояли и смотрели на его белое лицо, на выбившийся из-под пилотки чубчик, на посиневшие губы и на страшный темный комочек крови, прилипший к самому виску.
Я смотрел и на его руки. Сильные, мужские руки. Еще час тому назад они не знали покоя. В бою они сжимали оружие, в минуты затишья он любил размахивать ими, особенно когда читал стихи. Сейчас они лежали на плащ-палатке без движения. Какой-то старый солдат сложил их на груди, и тогда я не выдержал. Мы не умели плакать. Я просто отошел в сторону и присел. И вспомнил, как комбат, встретив меня однажды, спросил:
— Стрельцов в твоей роте?
— У меня.
Комбат помолчал. Я уже испугался за Сашку, подумав, что он что-то натворил. Комбаты просто так о солдате не справляются.
— А что? — спросил я.
Комбат озадачил меня новым вопросом.
— Ты в стихах разбираешься?
— Люблю. Когда хорошие.
Он усмехнулся.
— Когда хорошие — это, брат, я тоже люблю. А вот как разобраться, когда они хорошие, когда плохие или только такими кажутся. Вот в чем вопрос.
Он достал из планшета листок бумаги, протянул мне:
— Вот эти — хорошие?
Я прочитал:
Озеро многооконное.
Девушка. Книга. Берет.
— Ну как?
— Пейзаж, — категорически сказал я и не очень уверенно добавил: — Лирический.
— Пожалуй. Лирический пейзаж, — оживился комбат. — Значит, у озера… постой, постой… а что это такое — «многооконное»? Почему «многооконное»? Сказал бы «голубое», «синее» или еще как попроще…