Рано утром вся труппа отправила свой багаж на лондонский рейс, среди прочих были и чемоданы Нуреева. В них, кстати, ничего не было, кроме театральных костюмов и… игрушек. Да-да, детских игрушек! Судя по всему, в родительском доме их не хватало, и теперь Рудольф восполнял для себя этот недостаток.
Перед выходом на летное поле я вызвал Нуреева из очереди и сказал, что его срочно отзывают в Москву для участия в очень важном концерте. С ним летит один из администраторов, переводчица и двое рабочих сцены. «Этого не может быть!» — воскликнул Нуреев. Ему сразу сделалось плохо, он сильно побледнел, ослаб и едва не упал. Подбежали наши люди, стали его успокаивать, станцуешь, мол, в Москве и прилетишь в Лондон, но Нуреев, казалось, ничего не слышал».
Несколько иную версию происходящего изложил сам танцовщик в своей «Автобиографии»:
«В это время труппа начала посадку на самолет, а ко мне подошел Сергеев и, улыбаясь, сказал: «Рудик, ты сейчас с нами не поедешь, ты догонишь нас через пару дней в Лондоне». Мое сердце остановилось. Он продолжал: «Ты должен танцевать завтра в Кремле, мы только что получили об этом телеграмму из Москвы. Поэтому мы сейчас тебя покинем, а через два часа ты вылетишь на ТУ». Я почувствовал, как кровь отхлынула у меня от лица. Танцевать в Кремле! Это было правдоподобно, но я знал, что в действительности — это результат трехлетней кампании против меня. Я слишком хорошо чувствовал его приближение. Я точно знал, где я нахожусь, и я знал так же, что означает вызов в Москву. Никогда вновь не ездить за границу. Навсегда потерять место ведущего танцовщика, которое я имел бы через несколько лет. Я был обречен на полную безвестность. Для меня это было равносильно самоубийству»[22].
Рудольф сказал Сергееву, что должен пойти попрощаться с другими танцовщиками. Подойдя к ним, рассказал о решении отправить его в Москву. Для каждого это явилось неожиданностью, но все понимали, что это значит. Многие балерины, даже те, которые всегда откровенно не любили Рудольфа, заплакали. Он знал, что людей театра легко растрогать, но тем не менее был удивлен, что они проявили столько чувства и тепла. Они убеждали юношу вернуться, не поднимая шума, и клятвенно обещали, что по прибытии в Лондон сразу же пойдут в Советское посольство.
— Ты увидишь, они поймут, и ты сразу же прилетишь в Лондон. Отправляйся в Москву, не делай глупостей. Ты навредишь себе навсегда, если что-нибудь предпримешь.
«Да-да, его состояние было близко к обморочному, — рассказывал Виталий Стрижевский следователю. — Потом он пришел в себя, говорил, что не хочет в Москву, что хочет быть с труппой и должен выступать в Лондоне. Мы просили его взять себя в руки, понять, что Москва есть Москва и мы ничего сделать не можем, что концерт в столице очень представительный, что билет на рейс Москва — Лондон для него уже заказан… На какое-то мгновение он в это поверил, стал сетовать, что его костюмы улетают в Лондон и в Москве не в чем будет танцевать. Тем временем заканчивалась посадка на лондонский самолет, и Нуреев попросил разрешения попрощаться с труппой. Вместе с работником посольства Романовым я проводил его к самолету, он со всеми тепло попрощался — и мы вернулись в зал ожидания. В мою задачу входило обеспечить посадку Нуреева в самолет Аэрофлота, а потом догонять труппу.