Урожденные русские, потомки белой эмиграции, ставили темы несколько в иной плоскости, выше, затрагивая исторические аспекты, хотя тоже порой скатывались на водку и селедку. Идти к старому, одинокому, больному Жаку не хотелось. Но любопытство взяло верх. Что же это за авторитарный старикашка, которому так добровольно, без боя, как Кутузов Москву, уступил Ги любимую женщину?
* * *
Месье Барышефф оказался маленьким, очень худым, сгорбленным старичком. Видно было, что он тщательно готовился к визиту: редкие волосы аккуратно прилизаны, брюки – на подтяжках, рубашечка чистенькая. Глаза за очками-лупами светились искренней радостью:
– Ах, вы из России? Вы были в Санкт-Петербурге? Тьерри вам сказал, что мой отец был русским? – Жак Барышефф весело кудахтал вокруг Веры, всем своим видом показывая, как он, урожденный русский, ни разу не бывавший в России, рад видеть практически соотечественницу, с которой ему есть о чем поговорить! По московской привычке Вера хотела снять обувь, но месье замахал ручками:
– Ах-ах! Ну что вы! Пожалуйста, проходите. Тьерри, повесь плащ. Ты принес пирожные? Хорошо. Проходи. Нет, нет, я сам схожу на кухню за стаканами. Проходите в салон, все готово.
Квартира месье Барышефф напоминала одновременно антикварную лавку и брокант. Предметы мебели явно имели высокую ценность, а несчетное количество оригинальных статуэток, вазочек, чашечек, расположенных бессистемно, выдавали в хозяине любителя блошиных рынков.
В центре гостиной стоял мраморный столик на ножках в форме львиных голов, в углу – торшер, сделанный в виде фигуры темнокожей, в полный рост, девушки, держащей факел. Справа – английский комод, называемый «аппюи»[47], служивший не только для хранения белья, но и для ведения душевных разговоров: поставил локоть, руку под щеку и, глядя собеседнику в глаза, ведешь светскую беседу. Напротив комода, слева от входа в салон – буфет, обтянутый зеленой кожей. Над ним – огромное зеркало в золоченой раме. Стекло, конечно, потемнело, на нем виднелись царапинки, точки. Вера испытала невольный трепет: подумать только, может, сами принцессы в него смотрелись? Вообще, есть что-то мистическое в старинных зеркалах – этих чипах времени, надежно хранящих и взрослые тайны, и детские секреты.
– Вы догадались? Зеркало из России! Оно было в доме моей бабушки! – хозяин «лавки древностей» даже как будто бы выпрямился. Он держал в узловатых руках стаканы, не очень чистые, но здесь, видимо, это было неважно. «Эх, Соломонова бы сюда», – еще раз вспомнила Вера. Вот уж у кого бы глаза загорелись! На стенах – рисунки Коровина («Вы знаете русского художника Коровина? Это оригиналы»), портрет красавца офицера царской армии («Это мой дядя Поль, он погиб в японскую войну. Говорят, я на него похож»), фотографии красивой крупной женщины («Это моя бабушка в своем ателье»).