— Я совсем забыл, как много в жизни простых радостей, моя сладкая Эмма, — мягко зажурчал его баритон.
Эмма кивнула. Она почти не притронулась к ужину. Слишком тяжелый день, слишком много потрясений. Не до еды.
— Так и не поблагодарил вас как следует. Это надо исправить.
Последнюю фразу он произнес с какой-то особой многозначительностью. И поднес к губам руку Эммы.
Изнутри окатила теплая, счастливая волна — смыла воспоминание о криках и окровавленном теле. Пусть Батлем хоронит своих мертвецов, а Эмма еще молода, она хочет жить. И она заслужила свою толику счастья!
Оплатила кровью.
Одна комната на двоих. Она так закраснелась, когда Жиль представил ее своей супругой. От смущения щеки горели малиновым. Казалось, и трактирщик, и деревенские пьянчужки в зале знают, что к чему.
Осуждают.
Ну и пусть осуждают. Эмма и Жиль — маги. Что им до смешной человеческой морали?
Эмма не думала, что это произойдет так… сразу. Ожидала, что он будет ухаживать. Может, даже сделает предложение. В Батлеме они никогда не говорили о чувствах. Всегда рядом, всегда исподволь.
Должна ли она, как приличная женщина, отказаться?
А вдруг он тогда больше не предложит? Эмма двадцать шесть лет была приличной, теперь она хочет побыть просто женщиной. Наедине с любимым и любящим мужчиной.
Было немного боязно. Но не настолько, чтобы сказать «нет».
— Простые радости, дааа, — пробормотал Жиль, снова целуя ее.
А потом задул свечи.
Было жарко, приятно и стыдно, когда его пальцы касались тела Эммы. Раздевали, гладили неспешно и умело, и от стыда становилось еще жарче и приятней.
— Лежите смирно, моя нежная мисс Каррингтон, — приказал он, и от его густого баритона по телу прошла сладкая дрожь.
Эмма и лежала. Лежала, закрыв глаза, пусть в темноте в этом и не было надобности. Обнаженная, испуганная, возбужденная до предела. Она стеснялась своего тела — слишком тощего, с торчащими ребрами, стеснялась узловатых коленок, выпирающих ключиц, крохотной груди — что там «грудь», одно название.
Хвала богам за благословенную тьму. При свете со стыда сгорела бы.
Должно быть, ей тоже надо было что-то делать. Помочь ему раздеться? Или так поступают только развратные женщины?
Сложно что-то сделать, когда твои руки удерживают в захвате над головой.
Застежка на его колете царапнула кожу. А потом он отодвинулся. И выпустил ее запястья.
Эмма лежала, вытянувшись по струнке — руки над головой. Если ему так нравится, пусть будет так…
Шорохи. Позвякиванье. Хотелось открыть глаза, но было стыдно. И так упоительно хорошо от этого сладкого стыда…
Это было совсем не так, как она представляла себе в мечтах. Грубее и проще. Сначала приятно. Недолго. Потом больно. Потом снова почти приятно. И немного больно.