А при Бате начмеда боялись! Навряд ли прежде в такой ситуации кто-нибудь из врачей больницы произнес бы столь игривую фразу, как Валентин Ильич…
Герман вдруг почувствовал усталость. Неожиданно сильно заломило в затылке. Захотелось лечь и уснуть, но уйти домой было невозможно. Он снял трубку и набрал номер телефона старшей сестры.
— Клавдия Ивановна, занесите мне, пожалуйста, пару ампул кофеина.
Случалось и у него за двадцать лет — и не так уж редко, — что охватывало раскаяние, даже отвращение к себе за что-то, сделанное не так, как нужно было бы, за что-то недодуманное, невыполненное, от чего страдал больной человек, но здесь была небрежность, недопустимая, непростительная небрежность…
Старшая сестра принесла Герману кофеин.
— Может быть, крепкого чая?
— Спасибо, Клавдия Ивановна, не надо.
Герман прошел к раковине, налил стакан воды, отломил тонкие запаянные концы ампул, вытряс на язык их содержимое, запил. Потом отправился в палату к Тузлееву.
В реанимационной было полно народу. Лаборантка брала у больного кровь из вены. Тузлеев сонно, с трудом, поднимал веки и все время повторял: «Что со мной? Что со мной?..» Прасковья сидела рядом, уронив руки на колени. Петр Петрович и Серафима Ивановна, заведующая терапевтическим отделением со второго этажа, рассматривали у окна электрокардиограмму, вероятно, только что отснятую. Сестра возилась со шприцами у небольшого столика. И надо всеми, казалось, возвышалась начмед Кобылянская. Ее ярко накрашенные губы были так плотно сжаты, что рот стал похож на нарисованное детской рукой овальное солнце, от которого расходились во все стороны лучи морщинок. Она выглядела сейчас грозно, совсем как при Бате.
— Что это у вас происходит? — тихо и возмущенно сказала она вошедшему Герману. Знакомый напряженный полушепот…
Он ничего не ответил ей, подошел к Тузлееву, пощупал пульс. Вполне приличный.
— Ну, как там? — опросил у Петра Петровича.
— Все нормально. Пожалуй, можно трубить отбой.
Герман кивнул и отошел к Кухнюку. Плотная повязка на шее выглядела высоким белым воротником. Запавшими безразличными глазами Кухнюк, не мигая, смотрел в окно. Казалось, он даже не замечает всего, происходящего вокруг него. Герман заглянул в листок на тумбочке у кровати.
— Как вы себя чувствуете, Кухнюк? — Присел на край его кровати.
Кухнюк медленно перевел взгляд на врача и так же неспешно отвел его в сторону. Герман повторил вопрос, его интересовало сознание больного.
— Плохо, — ответил после длинной паузы Кухнюк.
Герман видел краем глаза, как потянулись из палаты врачи.