— А что — плохо?
Широкое белое лицо Кухнюка ничего не выражало.
— Напрасно все это… — наконец так же тихо произнес он.
— Что напрасно?
Кухнюк закрыл глаза. Герман посидел еще немного рядом с ним, глядя на неживое его лицо, потом встал. Перед тем как выйти из палаты, сказал сестре:
— С Кухнюка не спускать глаз. Если вам понадобится выйти, зовите милиционера… Пойдем, Прасковья. Хватит.
Новый милиционер, сменивший дежурившего ночью, сидел в коридоре, в тех же бахилах и халате, и читал книгу. За дверью в холл, сверкнув начищенными ботинками, промелькнула маленькая решительная фигура Петра Петровича. Весь день он стремительно метался из операционной в операционную, с этажа на этаж, из одной реанимационной в другую…
В ординаторской Кобылянская, стоя посредине комнаты со скрещенными на высокой груди руками, внушала что-то Валентину Ильичу, а тот, согласно кивая, не переставал быстро писать. Алексей Павлович сидел на краю начальнического стола и звонил в родильный дом.
— Узнайте, пожалуйста, я подожду… Девушка, милая, вы же сами понимаете — за час могла родиться уже и тройня…
Герман спросил, проходя к своему столу:
— Ну, что там у тебя?
Алексей прикрыл большой ладонью трубку.
— Похоже, все пока без перемен… — Он слез со стола, пододвинул к себе ногой ближайший стул.
— Герман Васильевич, я считаю, нужно собрать ваших ординаторов и обсудить случившееся, — решительно заявила начмед.
— Наверное, сейчас не время, — устало сказал Герман.
— Самое время! — категорично возразила она. — О каком времени вообще может идти речь? Это же подсудное дело!
— Может быть. И все же сейчас не время, — упрямо повторил Герман.
— При Бате вы так не стали бы разговаривать! — возмущенно загремела Кобылянская. — Тут бы уже вся больница была на ногах!
Валентин Ильич перестал писать, вскинул на нее голубые глаза.
— А зачем? — искренне удивился он.
— Вот! Вот, пожалуйста!.. — Кобылянская задыхалась.
Алексей Павлович буркнул что-то в трубку и положил ее на рычаг.
— Успокойтесь, — прервал начмеда Герман. — Не сомневаюсь, что и Батя не стал бы сегодня теребить людей. Согласитесь, что злого умысла не было, и переживания виновницы нам трудно себе даже представить…
— О чем вы говорите?! Вот и ваши ординаторы… Потому и возможно это стало именно в вашем отделении… Какие тут могут быть сантименты — совершено преступление! Вы ведь едва не убили человека!..
В этот момент вошла Прасковья Михайловна. Несколько секунд в ординаторской стояла такая тишина, что слышны были через приоткрытые окна не только голоса гулявших по парку больных, но и отдаленный шум проспекта.