— Как же ты такой вырастила? — спрашивает Николай, заглядывая через Мусину голову.
— Боялась, — чуть шепчет девушка.
Мне становится нестерпимо жаль ее: обезболить здесь крайне трудно. Можно было бы дать внутривенный наркоз, но у нас нет для этого лекарств. Проклятье!
— М-да, — мычит Николай и выходит.
Муся обрабатывает нижнюю часть лица йодом, отграничивает ее стерильными полотенцами. Не торопится. Набирается духу.
— Больно будет? — шепчут желтые от йода губы.
Муся сокрушенно качает головой. Больная не видит этого, так как верхняя часть лица закрыта.
— Немного придется потерпеть, Людмила, — говорит Муся.
Я вытираю со лба испарину. И вдруг слышу из-за спины тихий голос Петра Васильевича:
— Что будешь делать?
— Крестообразный разрез, — так же тихо отвечает Муся. — Вот только анестезия…
— Покажу.
Он надевает перчатки.
— Два небольших укола, — говорит он Людмиле.
Секунды длится обезболивание. В перевязочной царит тишина. Желтые губы сжимаются в ожидании боли.
— Молодой девчонке нельзя оставлять рубец на лице, — бормочет Петр Васильевич.
Делает разрез под подбородком, удаляет через него гной, расплавленные ткани. Вводит тампон. Мы стоим как завороженные. В раковину мерно падают капли из прохудившегося крана.
— Понял?
Муся кивает. Петр Васильевич снимает перчатки и выходит.
— Кино, — восхищенно говорит Николай. — Не больно было?
— Что, уже все? — радостно и недоверчиво шепчет Людмила.
— Все, — тихо говорит Муся.
Я выхожу из перевязочной.
Таня спит мирно и сладко, будто давление у нее не падало до семидесяти. Мне не хочется будить ее, я отправляю сестру и сажусь рядом с кроватью на табурет. Машинально смотрю на часы. Половина второго. Как он подвел эти несколько кубиков новокаина к нервам! Сколько раз раскрывал он карбункулы подбородка? Я вообще видел еще очень мало, но все же… За годы в институте и на практике я не видел ни одного. Или каждая операция для него — творчество, поиск единственно правильного решения? Может быть, это и есть «легкая рука», «хирург от бога»?.. Как выработать в себе это качество «единственно правильного решения»?.. Я ловлю на себе Танин взгляд.
— Который час?
— Два.
— А почему вы не ушли домой?
— Трамваи уже не ходят.
— Трамваи?.. — Таня беззвучно смеется.
Я любуюсь ее ровными блестящими зубами. Она очень мило смеется, простодушно и заразительно.
— Они больше автобуса?
— Больше.
— А в Ленинграде много трамваев!
— Очень. Я знаю маршрут номер сорок.
— А у нас всего несколько автобусов… Я бы, наверное, там сразу заблудилась.
— В Ленинграде трудно заблудиться.
Я рассказываю ей о своем городе. Таня слушает очень внимательно, раскрыв рот. Потом по лицу ее пробегает какая-то волна, губы кривятся.