По дороге меня поразило одно странное обстоятельство: соседство (или соперничество?) двух, казалось бы, несовместимых храмов. Впрочем, если в отношении первого — а это была ветхая, на треть разрушенная церковь — я могу применить это слово с полной, абсолютной уверенностью, то ко второму — какому-то дикому, эклектичному зданию с уродливым куполом, напоминающему то ли католический костел, то ли обезображенную синагогу, то ли вообще языческое капище, — слово «храм» едва ли подходило. Зато внешне оно было в полном порядке и напоминало ухоженного, толстого и глупого ребенка, сосущего шоколадку. Странно, но в то и в другое здание входили и выходили люди. Значит, в них велись службы. У меня не было никакого желания, даже из простого любопытства, заглядывать внутрь уродливого монстра, и я, естественно, оставив у входа свои вещи, вошел в церковь. Помолившись у образа Николая Угодника, я огляделся. Утреннюю литургию вел средних лет священник с усталым, аскетическим, но полным какого-то внутреннего света лицом. Внимали ему человек десять, в основном женщины. Горело несколько свечей… Лики святых с грустной тревогой и надеждой глядели на нас. Тихо плыл голос священника, наполняя души словами Священного Писания, и я, стоя под самым куполом, ощущал и умиротворение, и радость от сознания того, что и меня не покидает благодать Божья… Осторожно выйдя из церкви, я подобрал свои чемоданы и направился к виднеющемуся впереди кладбищу.
Я бродил среди ухоженных могильных холмиков, читая надписи на плитах, памятниках, останавливаясь перед низкими склепами, пока не наткнулся на свежую могилу своего деда.
На металлической табличке рядом с крестом было выгравировано: «Арсений Прохорович Свирнадский, 1929–1997». Но меня поначалу остановила не столько эта надпись, которую я не успел прочесть, сколько странное, отлитое из чугуна и железа надгробие: два скрещенных меча и две руки, держащие их, словно вылезающие из земли. И эти мечи были точь-в-точь как те, которые я позже обнаружу в подвале под лестницей. Забегая вперед, скажу, что вечером я вспомню об этой странной аллегории и призадумаюсь: а чьи руки держат эти мечи? Сейчас же я просто остановился, пораженный столь чудным памятником. Кто установил его? По воле ли моего деда? Я стоял, скорбно наклонив голову, пытаясь вызвать в памяти образ моего предка (или даже выжать из себя слезу), но в голове и на сердце было отчего-то пусто, как в приготовленном для покойника склепе. Душа моя отчаянно противилась жалости. Я вспоминал нашу последнюю встречу пять лет назад, но лицо деда ускользало, расплывалось в какой-то зыбкой дымке, будто у него и вовсе не было лица, лишь контуры тела. Даже звуки его голоса не доносились до меня из прошлого. «Ну вот я и приехал к тебе, дед, встречай!» — подумалось мне. Тотчас же я пожалел о своей глупой мысли, потому что мне почудилось, что земля действительно как-то зашевелилась, стала потрескивать искорками, словно там, на глубине трех метров, кто-то пытался скинуть крышку гроба, подняться из могилы. Мне отчетливо послышался тяжелый вздох — я мог поклясться в этом. Попятившись назад, я споткнулся о другой могильный холмик и чуть не упал. «Нет, — решил я. — Полынья действительно странное место». Но теперь мне почему-то расхотелось так скоро уезжать отсюда. С какой стати? Будь что будет. Я проживу здесь две недели, а потом уеду в Москву вместе с Миленой и моими гостями. Ведь не заберет же меня нечистая сила, даже если она и поселилась в этом поселке? Но я знал и другое: есть на земле такие места, которые являются как бы энергетическим скоплением зла. В таких точках человек всегда испытывает какую-то тревогу, страх, вплоть до мистического ужаса, потому что предчувствует беду. Она витает в воздухе, заполняет дома, ею дышат, ее едят и пьют, отравляя свою жизнь. И Полынья наверняка была одним из таких мест. Зачем же дед поселился здесь, с какой стати? Или он надеялся на свою силу, свой дух, способный предотвратить зло? Изменить мир, хотя бы в рамках одного поселка? Но человек в подобной схватке обречен на поражение. И он проиграл… Он опустился в Полынью, и она поглотила его, как то озеро, в котором он утонул. Сила, помноженная на гордыню, порождает бессилие. И хотя эти слова, стучавшие в моей голове, словно бы предупреждали меня об опасности, я твердо решил: нет, я не уеду отсюда. Я буду хитрее, чем дед, я приму вызов.