— Отлично, — сказал Вольгаст. — Отчего бы вам не поднять воротник пальто?
— Это мысль. Подбородок опустим, шляпу надвинем, воротник поднимем. Совсем другое дело.
— Странные мыслишки залетают в голову, когда бредешь вот так, согнувшись от ветра и глядя в землю. Вы не замечали, мистер Макэлпин?
— Да, да. Замечал.
— Когда я шел сюда, я отчего-то вспомнил белую лошадь… я ездил на ней в детстве. Глупо, да?
— Вы ездили на лошади? А я-то думал, вы всю жизнь прожили в городе.
— Я был тогда ребенком… таким же, как были и вы, — сказал Вольгаст.
— Может быть, сюда? — предложил он, когда, в молчании пройдя два квартала, они поравнялись с небольшим кафе всего в нескольких шагах от Пил.
— Так в чем же дело, Вольгаст? — спросил Макэлпин, когда они устроились за стойкой.
— Мистер Макэлпин, это не так-то легко объяснить. Я не имею такого образования, как вы. Но вы и Фоли не похожи на тех образованных пижонов, с которыми мне иногда случается встречаться. Для Фоли я готов на все. И мне кажется, вы меня тоже поймете. Видите ли, мистер Макэлпин, мне очень нравится Монреаль.
— Приятный город.
— Большой город, хороший город. Тут много людей, самых разных людей. Вы можете иметь тут кусок хлеба с маслом, никого не задевая. М-да, — глубокомысленно добавил он. — Мне он больше нравится, чем Бруклин, или Нью-Йорк, или Чикаго. Он своеобразнее. Кроме того, я здесь нашел свою новую родину.
Он не спешил, не обращая внимания на удивленное лицо Макэлпина. Вольгаст очень гордился своим умением, не торопясь и не повышая голоса, излагать суть дела. На улице мело; взглянув на окна, они оба задумались о Монреале. Для Вольгаста это был город, где каждый новый день, прожитый им в уютной атмосфере терпимости, прибавлял ему все больше самоуважения. В глазах Макэлпина это был вероломный город; твердыня богачей, воздвигнутая среди нищеты, а с недавних пор к тому же еще место, где он утратил душевный покой. Захваченные этими мыслями, оба они примолкли, и Вольгаст все помешивал и помешивал кофе.
— Помните, я вам только что сказал, что был таким же ребенком каким были вы?
— Помню. А что?
— Это неверно. Я не был таким мальчиком, как вы.
— Еще бы, — улыбаясь, произнес Макэлпин. — У меня никогда в жизни не было белой лошади.
— У меня тоже, — прошептал Вольгаст. — Но все-таки странно, что я о ней вспомнил. Возможно, это поможет мне объяснить, что я чувствую. Вы не будете против, если я вам расскажу про эту лошадь?
И когда заинтригованный и озадаченный Макэлпин утвердительно кивнул, Вольгаст рассказал ему, что он родился в польской деревне, расположенной на широкой равнине неподалеку от русской границы. В этой забытой богом деревне, где насчитывалось около сотни изб, все и вся принадлежало помещику, который жил в большом красивом доме, построенном примерно в миле от села. Среди поля сиротливо торчали неогороженные избы с односкатными пристройками и ветхие амбары. Особенно уныло деревушка выглядела зимой. Нелегко было в такой деревне еврею. Но летом выпадали хорошие времена, особенно если рядом происходили маневры. Солдаты не жалели денег. Они танцевали с девушками, иные девушки потом беременели, многим молодым мужьям приходилось краснеть за своих женушек, но ребятам было раздолье.