— Пойдемте! — торопит гид, и мы со вздохом облегчения трогаемся в путь вслед за ней.
Неловко ощущать себя туристом в столь трагическом месте.
Полагаю, у каждой религии есть свой Вифлеем. Русский вариант теперь в Смольном институте. Это заурядное название стало ныне сакраментальным. В священных стенах Смольного родилась Республика. Мы мягко ступаем по длинному коридору, следуя за нашим гидом.
Кто-то драматическим жестом распахивает перед нами дверь, и мы оказываемся в просторной комнате: ряды стульев, бесчисленные плакаты, над кафедрой — портрет Ленина в полный рост на фоне плотины гидроэлектростанции. Гид с гордостью переводит нам надпись над картиной.
— «Коммунизм — это Софеты плюс электрификация». Так сказал Ленин.
— Что это значит? — спрашивает Бизнесмен Первого Профессора.
Профессор поспешно захлопывает широко раскрытый рот, экстатический свет в его глазах гаснет. Он явно сбит с толку.
— Это значит, очевидно, это значит — ну, то, что и говорится — да, Советы плюс электрификация.
— Но...
— Пожалуй, — торопливо перебивает Первый Профессор, — нам лучше поспешить за остальными.
Перед следующей дверью гид делает нам знак и с особой торжественностью выстраивает нас в очередь.
— Это комната, где шиил Ленин, — сообщает она с неподдельным благоговением: даже необходимость постоянно повторять одни и те же объяснения непрерывно сменяющимся группам туристов не в силах умалить для нее величия этого места.
Несчастные западные туристы! Как нам выразить свое почтение и не выставить себя при этом на посмешище? Опуститься на колени? Вряд ли это уместно, да сумеем ли мы осенить себя крестным знамением? Первый и Второй Профессора решили встать на цыпочки — да так и проходили до конца экскурсии. Остальные, осматривая полуспальню-полугостиную, в которой Ленин с женой жили после провозглашения республики, старались ступать еле слышно и переговаривались шепотом. Комната производила странное впечатление. То ли из-за царившей там пустоты, то ли из-за двух узких одиноких кроватей, а возможно — из-за серого света, который, пробиваясь сквозь поникшие ветви берез, проникал через большое окно. Странно, что эмоций от вас ждут там, где все чувства намеренно подавлены рационализмом. В этой комнате царила пустота, и причиной ее было не только отсутствие хозяев. Может, и когда Ленин жил здесь, комнате все же чего-то недоставало — тепла, солнца? Гений — это свет и пыл. Обладал ли Ленин этим редким двойным огнем? Или он сгорел в яростном пламени одной-единственной идеи? Человек мысли -таким предстает Ленин на портретах и фотографиях. Единственная человеческая черта, которую можно на них различить, — это самодовольство, которое на фоне столь нечеловеческой мощи воспринимается с облегчением. Во всяком случае оно убеждает нас — хотя бы отчасти, — что Ленин был человеком, а не просто мозгом на двух ногах.