Комсомольцы, если судить по тому, с какой энергией они били в колокол (режиссер ловко отбивал такт у моего правого уха), раскрыли козни классового врага. А заодно расправились и с их детьми (жалобный плач сливался с воем сирены). Потом они с оглушительным грохотом вновь взялись за классовую борьбу.
— Вся Россия смотрит на них, и они это знают! — выкрикнул режиссер и несколько раз пнул медный барабан. — Понятно? — поинтересовался он.
Я смогла лишь кивнуть. Ясное дело, понятно.
— Потрясающе, правда? — проорал он.
И знаете, так оно и было — но по совершенно иной причине. Потрясающе — еще как! Катарсис наступил, когда тысячи (по крайней мере так мне показалось) комсомольцев, ликуя, захватили завод (медный барабан, церковный колокол, сирена, трещотка и громкие пояснения режиссера) и снова принялись за работу. И вот — последняя сцена: девушки-комсомолки с натугой толкают огромные вагонетки с углем (или железом, а может, свинцом) вверх по наклонному скату — неужели это аллегория пути в рай?
— Равноправие полов в России! Триумф женщины! — осипшим и теперь шуршащим, как бумага, голосом победно подытожил режиссер.
Воцарилась тишина. Мы оба были настолько потрясены, что не решались заговорить. Наконец режиссер спросил меня, производит ли картина впечатление, и я признала, что — да...
Киностудия находилась в нескольких милях от Москвы. Заперев за нами дверь, режиссер указал мне на слабое мерцание на горизонте: «Вон ваш трамвай». Я поняла, что он не снизойдет до буржуазных предрассудков и не подумает проводить меня до дома. Так и вышло. Не успела я и рта раскрыть, как он, по-комсомольски энергичной походкой, быстрыми шагами удалился в противоположном направлении.
Я осталась одиноко ждать этого далекого трамвая. Было темно и тревожно, но я была так изранена, что у меня не было сил бояться. В ушах похоронным звоном звучал голос режиссера: вагонетки со свинцом, сексуальная свобода, торжество женщин. Вагонетки со свинцом, свобода...
Не могли бы вы, если вас не затруднит, прислать мне пару изящных удобных кандалов?
Мы в полном составе продолжаем двигаться, словно смутное остывающее солнце, по странной орбите, где вместо знаков Зодиака — Дом культуры, Дом рабочих, Дом спорта, Дом проституток...
В последний я отказалась идти наотрез. Гид всячески меня уговаривала и ник^с не могла поверить, что мне совершенно не интересно. Гиды «Интуриста» с явным неодобрением встречают мои попытки улизнуть с экскурсий. Стоит мне сказать, что я собираюсь встретиться с друзьями, — в их взглядах появляется недоверие. Может, заподозрили меня в тайной подрывной деятельности? А если так, не услышу ли я вскоре над своими останками хрипловатый голос (возможно, Первого Профессора): «