Андрей Поликарпович смутился и подвинул жене свою рюмку, чтобы она налила ему виноградного вина.
— Ну, а мы, отец, конечно, этой выпьем, — сказал Максим, из предосторожности завладевая графином.
Завтрак еще не кончился, когда за окном пропела сирена автомобиля.
— «Победа», — безошибочно определил Максим.
— Ну, оставляю вас на попечение Нины, — поднялся Андрей Поликарпович. — Располагайтесь как дома… К счастью, теперь дольше шести не заседают, разнос мне учинят короткий.
Гости не стеснялись и действительно расположились как дома. Людмила Ивановна заняла все шкафы своими платьями, Максим несколько раз в день подходил к буфету за водкой, а генерал спросил вечером Андрея Поликарповича:
— Ты, Андрюшевич, где спишь? В кабинете? Я с тобой лягу, поболтаем.
С тех пор, каждую ночь, сидя в трусах на диване, поглаживая жирную грудь, он много говорил о прошлой войне, о полузабытых людях, о речках, высотах, населенных пунктах. Его речь, состоявшая из вялых восклицаний: «А под Ельней! А под Смоленском! А под Брестом!» — была невыносимо однообразной — менялись только географические названия, — и с тоской вслушиваясь в нее, Андрей Поликарпович думал:
«Почему ты не спросишь меня о заводе, о моей работе, о моей семье?.. Тебе чуждо и неинтересно то, чем живу я, — зачем же ты здесь?..»
Стояли теплые ночи, такие тихие, что было слышно, как дышат на станции паровозы. В синем воздухе за окном иногда мелькали какие-то быстрые тени — не то летучие мыши, не то ночные птицы, — и жизнь сада от этого казалась таинственной и немного жуткой. Засиживаясь почти до рассвета над своей диссертацией, Андрей Поликарпович любил постоять у окна. Этот редкий час свободного одиночества был нужен ему, чтобы, избавясь от инерции повседневности, заглянуть в себя, как нужно, наконец, осмотреться путнику, который долго шел и которому долго еще идти.
Теперь привычный ход жизни был нарушен. По вечерам, напившись за ужином водки, генерал и Максим долго, бестолково и неинтересно спорили о достоинствах автомашин заграничных марок, Людмила Ивановна терзала Нину рассказами о своих связях в московских магазинах, Лариса, скучая, бросала иногда короткую насмешливую фразу. А ночью Андрея Поликарповича ждала болтовня генерала…
Накануне выходного дня Нина сказала:
— Смаковников, вечером идем все на остров. Это же преступление — сидеть в такую погоду дома. Ночи комариные, спать не придется и наплевать.
— Я согласен! — встрепенулся генерал.
Людмила Ивановна, Максим и Лариса отказались.
В эти июньские ночи полоска зари не гасла на горизонте, сообщая небу тусклое зеленоватое сиянье. Река словно остекленела, лишь на середине мелкой протоки, отделявшей остров от берега, где торчала замытая песком коряга, вода была взрыта грядами мелких волн. Справа, на высоком берегу сквозь прозрачный туман зыбились огни города, но шум его не доходил сюда, и незримая жизнь острова наполняла тишину своими таинственными звуками. Их было много, этих шорохов, вздохов, криков, слитых в один неясный вибрирующий гомон, и в нем различались только надтреснутый скрип коростеля да необыкновенно чистый голос какой-то птички, настойчиво твердившей свой полный трагического сомнения вопрос: «Как жить? Как жить? Как жить?..»